Она всегда мечтала о дружной большой семье и всю жизнь была этого лишена – выросла в детском доме… Потом чудом попала в Московское хореографическое училище – ее заметила одна известная балерина, приехавшая выступать в их детдом с шефским концертом.
Годы учебы в училище. Интернат. Потом – общежитие Большого театра, угар богемы, дым… Потом – как гром с ясного неба – Алешка! Всепоглощающее, страстное чувство к нему. Замужество… Его отец, Владимир Андреевич Даровацкий, известный реставратор и архивист, человек тонкой и мудрой души, талантище, умница, настоящий московский интеллигент старой закалки… Он принял ее в свой дом как родную. Старался, как мог, обогреть, приласкать. Баловал, как девчонку, дарил подарки, устраивал праздники. Для троих. Они часто сиживали за шестигранным столом в гостиной старинного особнячка в Хлебном переулке. Сиживали при свечах, под звуки Гайдна, Мендельсона или Вивальди. Владимир Андреевич рассказывал шутливые байки из истории старой Москвы, потчевал, развлекал… а Ольга сидела словно каменная. Она не могла отделаться от чувства, будто ее – беспризорницу – подобрали на улице, отмыли, чисто одели и водворили за этот стол, покрытый гобеленовой скатертью, стол, плывущий сквозь времена, как корабль, окруженный картинами и зеркалами…
А Алексей, хоть и любил Олю без памяти, не чувствовал в ней этой боли. Этой замкнутости… Ощущения неприкаянности и одиночества, которые с детства поселились в ней. К тому же он всегда был с головой погружен в работу. Его госпожой и владычицей была живопись! И Ольге иногда казалось, что он замечает ее только во время сеансов, когда она становилась его моделью.
Как-то в театре ей впервые доверили небольшую сольную партию – вариацию в «Дон Кихоте». Накануне спектакля она ночь не спала – волновалась так, что поджилки тряслись. А Алеша всю ночь простоял за мольбертом – он заканчивал ее портрет. И так был поглощен этим, что проработал без сна и отдыха весь следующий день – день Ольгиной премьеры… И на спектакль не приехал. И когда она, выйдя на сцену, краем глаза увидела пустое кресло в партере – место, которое она для него заказала, – в душе ее полыхнул огонь. Мятежный, бунтующий всполох протеста…
Ольга так и не смогла простить Алексею этой небрежности. Она заметалась, как костер на ветру. Стала пропадать из дому. Ночами напролет бродила по Москве. Изредка наобум навещала подруг, захаживая на огонек в третьем часу ночи… Ей прощали эти невинные вольности. Потому что все любили ее: в ней была такая открытость, такая искренность, которые неведомы в театральной среде, а оттого столь желанны и драгоценны…
