Жара не спадала, однако Чунь-тао и Сян-гао не ездили прохлаждаться в Таншань или Бэйдайхэ,[12] а, как обычно, должны были в поте лица изыскивать средства к существованию. Ли-мао оказался смышленым, научился различать, какую макулатуру нужно отвозить в храм Ваньлютан или в Тяньпинсы, где из нее делали грубую низкосортную бумагу, какую – оставлять до прихода Сян-гао, чтобы он определил ее ценность.
Однажды Чунь-тао вернулась поздно вечером. По обыкновению, возле дома ее встретил Сян-гао. Войдя в комнату, она вдруг почувствовала запах дыма.
– Кто зажег огонь? – спросила она у Сян-гао, усевшегося под навесом. – Так можно и дом спалить.
Не успел Сян-гао ответить, как из комнаты послышался голос Ли-мао:
– Это я попросил старшего брата выкурить москитов. А сам я лягу спать в передней – троим в комнате душно.
Увидев на столе красную бумагу, Чунь-тао спросила Ли-мао:
– Это что?
– Мы окончательно договорились со старшим братом, – ответил тот. – Теперь ты его жена. Это – купчая.
– Вот как? И кто же это придумал: ты или он?
– Мы оба. А то и я мучаюсь, и он…
– Все равно меня не уговорите. Никому из вас я не жена – ни тебе, ни ему. Понятно? – Она разорвала бумагу на мелкие клочки. – За сколько же ты меня отдал?
– За несколько десятков юаней. Отдавать бесплатно не положено!
– А продавать положено?
Она вышла во двор и направилась к Сян-гао.
– Видно, много денег у тебя завелось – девать некуда, – в сердцах бросила она ему. – Жену купить собрался.
– Что ты! Что ты! – замахал руками Сян-гао. – Ты просто не понимаешь, Чунь-тао! Надо мной уже люди смеются…
– Это почему же?
– Потому что… – Сян-гао умолк.
Он никак не мог понять, откуда в этой женщине такая сила. Когда ее нет рядом, у него появляются свои собственные замыслы и планы, но стоит ей подойти и заговорить, как он ощущает такую робость, будто перед ним сама императрица Цы-си.
– Подумаешь, какой чувствительный. Насмешек испугался! – выговаривала ему Чунь-тао.
С древних времен владыки управляли народом с помощью плетей и окриков. Никто не внимал поучениям мудрецов. Чунь-тао всегда отвечала ударом на удар. Она никогда никого не бранила, но и себя в обиду не давала.
– Люди, говоришь, смеются? А ты им объясни, что к чему, – поучала она Сян-гао, – чего ты боишься? Какое им дело до нас? А вообще я не хочу больше об этом разговаривать. Будем по-прежнему жить втроем. Разве нам плохо?
Сян-гао не ответил.
После ужина все уселись, как обычно, под навесом, но говорили мало, все больше молчали. Потом Ли-мао позвал Чунь-тао в комнату и начал уговаривать стать женой Сян-гао. Дело в том, сказал он, что никто из них двоих не хочет, чтобы о нем говорили, будто он отбил чужую жену. Ли-мао решительно вытащил из-за пазухи красную засаленную бумагу и протянул ей со словами:
