– Ну, как больной? – шпыняли они его при всяком удобном случае.
– Подыхает, – бросал он на ходу. – Ступай погляди, если не веришь.
На самом же деле чем турку становилось хуже, тем больше он заботился о нем, тщетно стараясь скрыть это от окружающих и не признаваясь в том самому себе.
Больной почти не разговаривал. Как-то вечером фра Марко разжег огонь, намереваясь испечь просфоры. Пока нагревалась форма, он сидел у очага, щурясь на жар.
– Фра Марко, – вдруг позвал его Мамеледжия из своего угла.
– А?
– Кезмо еще не вернулся?
– Нет.
Молчание.
– Видно, хочет везти меня прямо в Сараево, потому…
Догоревшие нижние головешки рассыпались, верхние чурки, шипя и потрескивая, осели, взметнув на фра Марко тучи искр. Приникшее пламя озарило комнату багровым светом.
– Не думай про Сараево и прочую ерунду…
И неожиданно для самого себя спокойно и без обычного своего заикания заговорил:
– А почему бы тебе, Осмо, не креститься? Уж коли суждено тебе помереть, то помрешь крещеным, а встанешь – будешь жить как человек, а не как неразумная тварь.
Турок не проронил ни слова. Безмолвный, недвижимый, он даже век не разомкнул.
С того дня фра Марко без устали уговаривал его, забыв о том, чем ему грозило возвращение турок. Вряд ли Мамеледжия смолчит о столь упорных попытках викария обратить его в свою веру. Во избежание насмешек он скрывал от монахов свои старания, но в душе твердо решил спасти душу Осмо Мамеледжии.
На все уговоры больной отмалчивался, по лицу его нельзя было понять, что у него на уме. Иногда фра Марко казалось, будто он поддается, а порой – что турка ничем не проймешь и все его слова отлетают от него как от стенки горох.
Как-то утром в мусафирхану пришла женщина взять огонька. Подойдя к очагу, она присела на корточки, чтоб набрать жару, и шаровары, игриво колыхнувшись, легли волнистым кругом. Мамеледжия, лежавший в лихорадке и с безразличным видом слушавший речи фра Марко о сладости покаяния и красоте христианской смерти, вдруг приподнялся на подушках и, сотрясаясь от дрожи, потянулся рукой к шароварам. В эту минуту вошел отлучавшийся фра Марко. Увидев распростертого на полу турка, пожиравшего глазами женщину и тщетно пытавшегося коснуться ее шаровар, он хотел было вскрикнуть, но голос изменил ему, и он пропищал что-то невнятное. Потом схватил стоявшую в углу палку и заорал не своим голосом:
– Изыди вон, дьяволица!
Женщина вскочила. Фра Марко выбил у нее из рук угли и выгнал ее из мусафирханы. Не понимая причины его гнева, она то и дело оборачивалась, напрасно уверяя его в том, что ее послали за жаром.
