Я никак не мог сосредоточиться на реальности совершавшегося, и даже озноб от ночной прохлады, казалось, принадлежал не мне, а кому-то другому, далекому, идущему между плитами, вглядывающемуся в полустертые имена далеких владетелей, блестящих кавалеров, кокетливых дам в сгнивших оборках, чьи последние потомки ковыряют сейчас землю в Скиту Отверженных, добывая нелегкий хлеб свой в тени Слов, Знаков, Печатей — и все потому, что их Лаик, моя Лаик…
Да, она не отбрасывает тени! И зеркало отказывает ей в отражении! — но не тени и не отражению клялся я в душе своей, в крови своей, текущей в жилах, капля за каплей, и вот стоит передо мной спрашивающий за неосторожность клятв. Всю, капля по капле… и я спотыкаюсь о барельеф с родным лицом и коряво выписанными датами жизни. Здравствуй, Лаик. Все верно — ты действительно умерла молодой. Здравствуй.
Я опустился на холмик и стал распаковывать привезенное снаряжение. Всю. Капля по капле.
…Я проваливался в восхитительную подмигивающую бездну, страх, земной мой страх приветливо укрывал меня белесым струящимся плащом, и от холода его стекали по щекам капли жгуче-соленого пота — по щекам, по шее — багряный пот, уютный страх, поднимавшийся во мне скрипом черной лакированной крышки с золотыми вензелями; дикое ожидание посеревших костей и мрачной ухмылки безгубого рта, ожидание бледных извивающихся нитей в полуразложившихся останках…
Воздушное белое платье колыхнулось в подкравшемся ветре, он растрепал белые волосы, тронул белые нити жемчуга, белые губы; и мрамор измученного лица ожил огромными кричащими глазами.
«Уходи! — кричали глаза, — уходи… У тебя всего одна…»
Одна. И я, урод, Живущий в последний раз, добровольно переступаю рыхлый порог свежевырытой земли, становясь Жившим в последний раз. Обними меня, призрак ночи, ошибка моя, кровь моя, бедная мечущаяся девочка в такой бестолковой Вечности…
Она не хотела. Но она не могла иначе.
А Вечность была липкой и нестрашной…
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови.
— …Разве грех любить жизнь и все, что с ней связано? — сказала вендийка. — Разве грех обмануть смерть, чтобы приобрести жизнь? Она не могла примириться с тлетворным дыханием старости, превращающей богинь в морщинистых старух, в ведьм; и она взяла в любовники Мрак, а он подарил ей жизнь — нет, не ту, ведомую смертным, но жизнь без увядания и дряхления. И она погрузилась во тьму, где смерть не нашла ее…
