— Командор, майор из санитарной машины сдал масла на четырнадцать тысяч…
— Врешь, я же рядом стоял!
— Ты на дорогу смотрел…
Олегов озадаченно почесал потный затылок, думая, что прозевал сделку, или бача это выдумал, чтобы поднять в его глазах свою ценность.
Подъехал на велосипеде Серж, и пацаненка как ветром сдуло.
— Что он тебе говорил? — подозрительно спросил индус.
— Бакшиш просил…Так что делать будем?
— Тебе надо поговорить с дядей Максудом. Без машины можешь прийти сюда? Завтра?
— Какой такой Максуд? Не темни.
— Он мой хозяин.
— Э, так ты, оказывается, мелкая сошка здесь? — усмехнулся Олегов.
— Так ты сможешь прийти завтра? — пропустил усмешку мимо ушей Серж.
— Только не сюда. Меня здесь многие знают.
— Конечно. Где встретимся?
— Я приеду на такси, встретимся на черном базаре.
— Где?! — опешил Серж.
— Не волнуйся, я не самоубийца, я буду не в военной форме. Около десяти утра возле торговца попугаями. Знаешь, где это?
— Найду, — кивнул головой индус.
Остальные события этого неудачного дня воспринимались Олеговым, как фон второстепенной значимости для его напряженных мыслей: что и как делать завтра. Безучастно слушал он вечером разбор несения службы в комендатуре, на котором его похвалили за задержание и упрекнули, что мало записей о проверках машин.
— Миша, после ужина сходи за меня на совещание, — попросил его Гена Моисеев, командир роты. Он и раньше не любил ходить на совещания, а сейчас после возвращения из инфекционного госпиталя, где он лечился от брюшного тифа, и подавно. Олегову не хотелось идти, но упрямиться не входило в его планы, надо было еще договориться с Моисеевым насчет завтрашнего дня.
На ужин к овсяному гарниру давали, по выражению младших офицеров, «сорокакрылого птеродактеля», то есть курицу, у которой на одну ногу приходилось не меньше восьми крыльев. Таково было соотношение крыльев и ног, когда мясо доходило, наконец, до офицерского зала. Олегов без аппетита жевал куриный хрящ, равнодушно глядя, как солдат в белом халате нарочито замедленно накладывал кашу с ошметками мяса в тарелки подходившим офицерам. Его медлительность объяснялась тем, что ему не хотелось разносить офицерам тарелки по столам. Он предпочитал чуть замедлить процесс, чтобы у тех кончилось терпение и они сами бы столпились у его стойки, что позволяло ему с большей экономией раскладывать мясо и тем самым избежать после отбоя болезненных упреков в недостатке мяса со стороны дембелей из разведроты, рано утром вернувшихся с боевых.
