Вдруг Леньку кто-то ухватил сзади за ворот рубахи. Он сердито дернулся: что за шутки? Обернулся и помертвел весь — Тимоха Косой. Стоит, улыбается криво, нацелив свой косой глаз Леньке в переносье.
— Попалась, гнида приблудная?!
Ленька не успел и рта раскрыть, как Тимоха неожиданно ударил его в живот, под самую ложечку. Ленька охнул и согнулся бездыханно. А Тимоха молча принялся бить его по спине, по голове, по лицу.
Плохо пришлось бы, пожалуй, Леньке, да совсем нежданно-негаданно подоспела помощь — Гришаня Барыбин, сын мельника Фомы Тихоновича. Гришаня отшвырнул Тимоху, выдохнул хрипло:
— Ты чего это — сбесился? А ну уймись, не то...
Тимоха оскалился, будто бешеный пес:
— Што «не то»? Побьешь, да? Я те вот проломлю башку — узнаешь!
Гришаня, словно не ему угрожал Тимоха, помог подняться Леньке, качнул головой, глянув на его вспухшее лицо, произнес сквозь зубы:
— Ого, ничего себе...
Ленька вытер подолом рубахи разбитые губы, подобрал петли и беспомощно глянул на Гришаню: Косой и не думал уходить, ругался и угрожал, держа в руке половинку кирпича.
— Не бойся,— сказал Гришаня.— Я тебя доведу до дому.
А Косой орал:
— Ишь, «доведу»! А я ему, гаду ползучему, все равно хребтину сломаю или башку сверну.
Но Тимоха так и не полез больше в драку — побоялся Гришани.
Ленька входил во двор ни жив ни мертв: эх, и влетит сейчас ему! И за то, что проходил долго и что явился такой «разукрашенный».
Зря боялся: Семен Лукич только полоснул злобным взглядом по Леньке и сразу расплылся в елейной улыбке. Это он увидел Гришаню.
— Вот так гость,— запел он бабьим голосом.— Какими путями к нам? Проходи в избу, милости просим.
Но Гришаня в избу не пошел, рассказал в двух словах, что приключилось с Ленькой и почему он, Гришаня, зашел к Заковряжиным.
Семен Лукич заохал. Вышла Заковряжиха и тоже застонала: «Ах, ах!» Оба они так и ели глазами Гришаню: не часты, видать, у них такие гости, как Барыбины.
— Может, Фомич, кваску выпьешь? — усердно предлагала Заковряжиха.— Молодой, крепкой, слезу ажио выжимает.
Ленька усмехнулся: ишь ты, даже по отчеству Гришаню навеличивают!
А Семен Лукич свое гнул:
— Заходи, Гриша, в избу, поглядишь, как мы живем-можем. Потолкуем, ежели есть время... Что отец-то, Фома Тихонович, здоров ли? Как у него дела? Слышал я, что он какую-то новую задумку задумал?
Гришаня стоял спокойный, независимый и красивый в своей алой шелковой косоворотке, перехваченной белым витым поясом с кистями, в черных плисовых штанах, в новеньких начищенных до блеска сапогах. Отвечал он Заковряжину равнодушно и нехотя: да, тятька жив-здоров, да, решился строить большую мельницу, на неделе съездил в Барнаул, купил новую машину и жернова. Там же нанял механика-машиниста ставить эту машину. А завтра артель плотников начнет рубить помещение для новой мельницы.
