Миссис Гласс отвлеклась от уборки, взглянула на него и задала один из тех вопросов, которыми много лет докучала всем своим детям:
– Но ты же перекусишь перед уходом, правда?
– Я перекушу в городе. Куда, к черту, задевался мой второй ботинок?
Миссис Гласс смотрела на него в упор, многозначительно.
– Ты собираешься перед уходом поговорить с сестрой или нет?
– Не знаю я, Бесси, – помявшись, ответил Зуи. – Не проси ты меня об этом, пожалуйста. Если бы у меня что-то особенно накипело сегодня утром, я бы ей сказал. Не проси меня больше, и все.
Один ботинок у Зуи был уже зашнурован, а второго не хватало, поэтому он внезапно опустился на четвереньки и стал шарить под батареей.
– А, вот ты где, негодяй, – сказал он. Возле батареи стояли маленькие напольные весы. Зуи уселся на них, держа найденный ботинок в руке. Миссис Гласс смотрела, как он надевает ботинок. Однако присутствовать при церемонии шнуровки она не стала. Она покинула комнату. Но не торопясь. С медлительностью, ей совсем не свойственной – буквально еле переставляя ноги, – так что Зуи даже встревожился. Он поднял голову и окинул ее очень внимательным взглядом.
– Я просто не понимаю, что стряслось со всеми вами, дети, – сказала миссис Гласс, не поворачивая головы. Она задержалась у сушилки для полотенец и поправила губку. – В прежние дни, когда вы выступали по радио, когда вы были маленькие, вы все были такие… умные и радостные – просто прелесть. В любое время дня и ночи.
Она наклонилась и подняла с кафельного пола нечто похожее на длинный человеческий волос таинственно-белесого оттенка. Она вернулась назад, бросила его в мусорную корзину и сказала:
– Не понимаю, к чему знать все на свете и всех поражать своим остроумием, если это не приносит тебе радости. – Она стояла спиной к Зуи и двинулась к двери не оборачиваясь.
– По крайней мере, – сказала она, – вы все были такие ласковые и так любили друг друга, одно удовольствие было смотреть на вас. – Она покачала головой и открыла дверь. – Одно удовольствие, – решительно подтвердила она, плотно закрывая за собой дверь.
Зуи, глядя на закрытую дверь, глубоко вздохнул и медленно выдохнул воздух.
– Вот так монолог под занавес, дружище, – сказал он ей вслед, но только тогда, когда был совершенно уверен, что она не услышит его голос из коридора.
Гостиная в доме Глассов была настолько не подготовлена к малярным работам, насколько это вообще возможно. Фрэнни Гласс спала на диване, укрытая шерстяным пледом; ковер, закрывавший весь пол, был не скатан и даже не отогнут от стен; а мебель – по первому впечатлению, небольшой мебельный склад – находилась в обычном статично-динамическом беспорядке. Комната была не так уж велика – для манхэттенских квартир, – но такая коллекция мебели забила бы до отказа даже пиршественную залу в Валгалле. Здесь стоял стейнвейновский рояль (постоянно открытый), три радиоприемника («Фрешмен» 1927 года, «Штромберг-Карлсон» 1932-го и «РСА» 1947-го), телевизор с пятидесятисантиметровым экраном, четыре настольных граммофона (в том числе «Виктрола» 1920 года, с трубой, которую даже не сняли с крышки, так что она была в нерабочем состоянии), целое стадо курительных и журнальных столиков, складной стол для пинг-понга (к счастью, поставленный в сложенном виде за рояль), четыре кресла, восемь стульев, шестилитровый аквариум с тропическими рыбками (переполненный во всех отношениях и подсвеченный двумя сорокасвечовыми лампочками), козетка, диван, на котором спала Фрэнни, две пустых птичьих клетки, письменный стол вишневого дерева и целый набор торшеров, настольных ламп и бра, которые торчали в этом до отказа набитом помещении повсюду, как побеги сумаха. Вдоль трех стен шли книжные полки высотой по пояс, которые были так забиты, что буквально ломились под тяжестью книг, – тут были детские книжки, учебники, книги с развалов, книги из библиотеки и еще более разношерстный набор книг, вынесенный сюда из менее «обобществленных» закоулков квартиры. (Так, «Дракула» стоял рядом с «Основами языка пали», «Ребята в войсках на Сомме» рядом со «Всплесками мелодии», «Убийство со скарабеем» по соседству с «Идиотом», а «Нэнси Дрю и потайная лестница» лежала поверх «Страха и трепета».) Но даже если отчаянные и необыкновенно мужественные маляры всем скопом одолели бы книжные полки, то, взглянув на стены, частично прикрытые шкафами, любой уважающий себя работник сферы обслуживания мог бы бросить на стол свой профсоюзный билет. От верха книжных полок и почти до самого потолка, вся стена с начинавшей трескаться штукатуркой цвета синего Веджвуда
