Балашов посмотрел на лица товарищей по заключению. На лице француза он заметил досаду, а второй кивнул ему с радостным удовлетворением.
— Ты напрасно так запираешься перед друзьями,— сказал француз. — Я знаю по себе, что разговор по душам облегчает тюремную жизнь. Я сам был в партизанах, в маки. Бошам я ничего не сказал на допросе, а с друзьями нам что же стесняться!
— Да, но бывает немало людей, — сказал чех, — которых взяли сюда по ошибке, как я хотя бы или как этот малый, — указал он на Балашова. — Я, например, могу рассказать, как я сапожничал, а никаких коммунистов не знаю. Может быть, этот парень также не знает...
Балашов ощутил, что здесь шла борьба за него между двумя смертельными врагами и каждый из них оценивал по-своему его способность говорить или молчать. Ему казалось, он уже понял обоих и обоих по-своему расценил...
Разговор между ними шел по-немецки, а ему, Балашову, кроме всего прочего, просто было легче молчать, чем говорить. И он молчал, предоставив этим двоим обсуждать, что лучше — беседа или молчание.
С момента ареста он получил от эсэсовцев новое прозвище — «комиссар», почетное имя, за которое, он считал, не обидно снести побои ногами, плетьми и палками...
При обыске у него было отнято все, включая табак и спички. Пять дней предварительного содержания в тюрьме, без допроса, он мучился больше всего именно отсутствием курева. В последний раз, уже дней десять назад, он отверг сигаретку, протянутую гестаповским следователем, когда тот сначала предложил ему «мирное решение вопроса», то есть освобождение из тюрьмы ценою предательства.
— Willst du rauchen?1 — спросил теперь Балашова француз.
Он достал из щели в стене расщепленную спичку и обломок коробки, чиркнул и дал закурить Балашову полсигаретки; тот жадными вдохами хватал дым. Он был растроган заботой француза. «Не может быть, чтобы он был предателем. Чех ошибается!» — подумал Иван.
Вдруг в двери камеры загремел ключ.
— Rauchen?! — крикнул надзиратель. — Wer raucht?2
Француз торопливо вырвал окурок из пальцев Балашова.
— Ich rauche... C'est moi qui fummai...3 — испуганно пробормотал он, путая немецкие фразы с французскими.
— Mensch! Scheisse!4 — зыкнул надзиратель и ударил его носком сапога. — Raus!5 — пинками он выгнал француза из камеры, и в галерее слышались еще крики надзирателя и удары.
— Не верь ему, он есть предатель... — успел шепнуть чех по-русски. — Молчи!
Француза втолкнули через десять минут с окровавленным лицом назад в камеру. Двое надзирателей обыскали все, но не нашли ни сигарет, ни спичек.
