— У вас тут надежнее, — сказал он. — Кое-что удалось спасти от конфискации. Вот камфара, кофеин, сульфидин... Ведь пойдут воспаления легких. Строфант и стрихнин тоже будут нужны. Уберите получше...
Баграмову приходилось работать уже и за фельдшера; он научился справляться с раздачей лекарств, измерением температуры и записью пульса. Несколько раз ему довелось делать больным инъекцию камфары.
— Идите спать, доктор. Я сам укол сделаю этим двоим? — спросил Баграмов, уже решив, что не станет делать инъекцию Степке: пусть тиф расправится с ним за всех...
— Нет уж, лучше я все-таки сам: как бы вы в вену не влили, — сказал Чернявский, сбивая головку ампулы и набирая в иглу ее содержимое.
— Вы глюкозу больному вливали, так в вену попали с трудом, — возразил Баграмов, — как же я попаду!
— Специально попасть — сноровка нужна, а по неопытности вдруг случайно закатишь... А больной и того... — добавил врач, уже воткнув кончик иглы в руку Степки-фашиста.
— Что же случится? — спросил Емельян.
— Тромбоз головного мозга — и крышка...
Баграмов искоса, осторожно взглянул на Чернявского, и у него мелькнула жуткая мысль. Даже спина вдруг покрылась потом.
— Так что уж вы не рискуйте... Лучше будите меня, если кому-нибудь худо, — приказал, уходя после уколов, Чернявский.— Спокойной ночи!
Разумеется, это только так говорилось — «спокойной ночи». Чернявский знал, что «спокойная ночь» для Баграмова означает ковылянье с судном в уборную и обратно, ловлю внезапно разбуйствовавшихся больных, путешествия в комнату, где спят врачи, в случае, если срочно нужен укол...
В последние дни Баграмову в помощь каждую ночь придавали еще санитара по фамилии Волжак. Он и в самом деле был с Волги.
Бывший до войны председателем колхоза, степенный, уже не так молодой, он проникся доверием к Емельяну. И спрашивал, спрашивал, спрашивал без конца о том, как же все-таки дальше пойдет война, непременно ли будет наша победа, сумеют ли немцы занять Москву, почему оказалось, что фашисты нас захватили врасплох, до какого же места возможно еще отступление, — словно Баграмов мог и обязан был верно ответить на все эти волнующие «проклятые» вопросы.
— Приеду к тебе после войны стерляжью уху есть, Иван Кузьмич, — шутя говорил Емельян.
— Значит, все же ты думаешь — мы еще дома будем, Иваныч? — в пятидесятый раз допрашивал с тоскою Волжак.— Э-эх, каб по-твоему вышло! — вздыхал он.
Приходя на ночное дежурство, Волжак садился на табурет и дремал; когда же случалось, что кто-нибудь из больных порывался вскочить с койки, Баграмов будил Волжака, потому что ему при больной ноге было трудно справиться с буйным...
