— Что за малый? Что значит «Р»? — спрашивали пленные друг у друга.
— Не «Р», а «П» немецкое — полицейский, фашистский прихвостень! — пояснил кто-то.
— То есть как это — полицейский? Русский?! — раздались голоса удивленных людей. — Смотри — на своих, на советских, и с плетью! Вот гнида!
— Смир-рна! — зычно скомандовал «прихвостень». С обширного пустыря перед лагерем дул нестерпимо холодный ветер. Пленные переминались с ноги на ногу, ежились.
— «Смирно» была команда, слыхали?! — со злостью выкрикнул полицейский. — Военные люди... — и он грязно выругался.
К нему подошел молодой немец, унтер-офицер, и, обращаясь к пленным, заговорил по-русски:
— Прежде чем получайт обед, есть приказ выводить из ряды евреев и комиссаров. Если есть евреи и комиссары, они должны выходить из строй.
— Комиссарам, политрукам и евреям выйти из строя! — крикнул малый с повязкой полицейского. — А ну, выходи, живо!
Из строя никто не вышел.
Немец заговорил:
— Немецкое командование знайт, что комиссар и еврей из строй сам не выйдет. Когда им командоваль выходить, то хотель, чтобы русский люди понимайт, что они есть трусливый. Русский пленный сами должны называйт евреев и комиссаров.
— А вы, ребята, не бойтесь. Выталкивайте их взашей из рядов, а то весь обед простынет! — поощрял полицейский.
— Шкура ты, сволочь! — раздался из колонны охрипший голос.
— Вот он и сам откликнулся, жид-комиссар! — обрадовался полицейский. — Ну где ты там, выходи!
Колонна молчала. Люди были недвижны, только один человек упал на землю, потеряв последние силы.
— Встать! — закричал на него полицейский. — Встать, живо! Вставай, сволочь!
Он подбежал к упавшему и ударил его в бок сапогом.
— Больной он, не может стоять. Чего бьешь! — вступился сосед упавшего.
— Молчать! — Полицейский наотмашь ударил заступника по лицу.
Тот тоже рухнул.
— Встать! — заорал полицейский.
Пленный поднялся, рукавом вытирая с лица кровь, но первый упавший лежал.
Подошел немец и выстрелил из пистолета в голову лежачего.
«Вот и я сейчас так упаду, — подумал Бурнин. — И меня он пристрелит. А может, и лучше, чем гнуться под плетью!»
Он впервые за все время повел глазами по сторонам и увидал, что полицейских вокруг десятка два, немцев с автоматами тоже всего с десяток.
«До чего же мы ослабли в дороге! — подумал Бурнин. — Ведь нас больше тысячи, а мы эту тварь не смеем прикончить!»
— Колонна вся будет стояйт, пока назовет евреев и комиссаров! — объявил унтер переводчик.
И они стояли, едва держась на дрожащих ногах. Ветер жег лица, сек щеки, глаза, драл уши, студил груди и спины...
