Я нашел пустую скамейку недалеко от входа в парк, а Гоген уселся на трубу неподалеку.
Было около четырех, но шахматистов не убывало, появлялись все новые. Невысокий парень со складной шахматной доской сел на мою скамейку. Сквозь очки с толстыми стеклами он посмотрел в мою сторону:
– Играете в шахматы?
– Нет, – ответил я.
– Меня зовут Казимир Малевич, – сказал он, после чего я рассмотрел шахматиста внимательнее.
Он выглядел лет на двадцать семь, был сутул и одет слегка неряшливо, но дорого.
– Я не шахматист, – сказал он вдруг.
– А кто Вы? – поинтересовался я.
– Программист. Можем на ты. Этот человек, – кивок в сторону Гогена, – с тобой?
– Да. Он мешает?
– Нет, – Малевич пожал плечами. – Я тоже не один.
Он кивнул в сторону шахматистов, словно имея в виду, что он с ними.
– У нас мало времени, – сказал Малевич, отложив шахматы в сторону. – Есть задание для тебя. Если ты его выполнишь, я отвечу на все вопросы, связанные со смертью твоего брата.
«Брата» он произнес как бы в кавычках.
– Почему я должен тебе верить? – спросил я.
– А почему бы не верить? – парировал Малевич.
– Какое задание? Надеюсь, не слишком сложное?
Все дают мне задания, и за этой кутерьмой я имею счастливую возможность забывать о том, что мои личные задания остались где-то далеко в горах.
– Проще простого, – сказал Малевич. – Ты был первым, кто обнаружил труп Пикассо, а потом ты снова пришел на место самоубийства. Ты что-то нашел там?
Интересно, он обо всем уже знает от Яблонской или просто знает?
– Да, нашел кое-что, – отвечаю я. – Имя одного человека.
– Попробую угадать, – он осклабился и демонстративно наморщил лоб, от чего массивные очки поднялись на несколько «этажей» выше. – Роден?
– Точно, – сказал я.
– И Роден, конечно же, ничего об этом не знает? – предположил Малевич.
– Не знает. О чем ты хотел попросить меня?
– Скажи ему, – сказал Малевич. – Скажи о записке, оставленной Пикассо, Родену.
– Какая гарантия, что ты не исчезнешь, когда я сделаю это? – поинтересовался я.
– Нет гарантий, – признался Казимир. – Просто доверяй мне, как я доверяю тебе. А Родену ты все равно сказал бы. Даже если бы я не просил тебя об этом.
Он удивлял меня каждым своим словом, особенно интонациями. Малевич разговаривал со мной таким тоном, каким увещевают ребенка, в очередной раз отказывающегося идти утром в школу. Мол, хочешь – не хочешь, все равно сделаешь так, как велят взрослые. Как велит Тренинг.
– Тогда зачем ты встретился со мной? – спрашиваю я. – Если я в любом случае расскажу про записку Родену?
