— Меня зовут Марсель Гастон, я из Сюрте, — отрывисто сообщил тощий. — А ты Фрэнк Абигнейл, не так ли?
— Я Роберт Монхо, — возмущённым тоном отозвался я. — Я писатель из Калифорнии, американец. Боюсь, джентльмены, вы серьёзно ошибаетесь.
В ответ Гастон дал мне резкую, болезненную пощечину.
— Большинство моих ошибок, мсье, серьёзны, но в данном случае я не ошибаюсь. Ты Фрэнк Абигнейл.
— Я Роберт Монхо, — стоял я на своём, выискивая в их взглядах хотя бы тень сомнения.
Один из других агентов Сюрте шагнул вперед, занося кулак, но Гастон придержал его за руку, не сводя с меня пристального взгляда. И развёл руками.
— Мы можем выбить из тебя признание, но в этом нет необходимости. В моем распоряжении целая вечность, Абигнейл, но я не намерен тратить на тебя слишком много времени. Мы можем продержать тебя до Страшного суда или хотя бы до того дня, когда приведём свидетелей, способных тебя опознать. А до того, если ты только не надумаешь помочь нам, я упрячу тебя в общую камеру для пьяниц и мелких преступников. Можешь сидеть там неделю, две, месяц, если пожелаешь — мне наплевать. Однако пока не решишь сознаться, не получишь ни еды, ни воды. Почему бы тебе не сообщить нам то, что нужно, прямо сейчас? Мы знаем, кто ты. Знаем, что ты вытворял. Ты только напрашиваешься на неприятности.
И ещё одно, Абигнейл. Если ты заставишь нас пуститься во все тяжкие, чтобы добыть информацию, которую можешь дать сию минуту, я тебе этого не забуду. А последствия ты уж запомнишь навсегда, это я тебе обещаю.
Глядя на Гастона, я понял, что слов на ветер он не бросает. Марсель Гастон был несгибаемым ублюдком.
И я проронил:
— Я Фрэнк Абигнейл.
Вообще-то, я так и не сделал такого признания, как им хотелось. По своей воле я не выкладывал никаких подробностей ни по одному из преступлений, совершённых во Франции. Но если им было известно о той или иной выходке, и мне в общих чертах напоминали о ней, я кивал и говорил: «Действительно, примерно так оно и было», или: «Да, это был я».
Составив документ, перечислявший множество моих преступлений, обстоятельства моего ареста и следствия, Гастон дал мне его на прочтение, бросив:
— Если по сути тут всё правильно, будь любезен подписать.
Оспаривать протокол было бессмысленно: он даже упомянул, что дал мне пощёчину. И я подписал.
В показаниях упоминалось и то, как меня засекли. Крупные авиакомпании Монпелье не обслуживают, но город частенько посещают стюардессы и прочий лётный персонал. Навещая родственников в Монпелье, стюардесса Air France пару недель назад видела, как я совершаю покупки, и узнала меня. Видела она и то, как я сел в машину, и записала номер. Вернувшись в Париж, она встретилась со своим капитаном и рассказала о своих подозрениях. И была настолько уверена, что не спутала меня ни с кем другим, что капитан позвонил в полицию.
