— Я не могу принять вашего предложения, — сказал я. Он моргнул. Рука, державшая пистолет, дрогнула.
— Я вижу, — произнес он, — ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что отпущу тебя при одном условии. — Его ровный, спокойный тон не оставлял сомнений в серьезности этого безумного разговора. — Оно заключается в том, что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я уничтожу конюшни. Но... — тут он заговорил медленнее, делая ударение на каждом слове, — если ты не согласен, тебе придется остаться здесь. Навсегда.
На это нечего было возразить.
— Ты меня понял? Я вздохнул.
— Да.
— Прекрасно.
— Помнится, кто-то сказал, что он — не мелкий жулик.
Ноздри его раздулись.
— Я — оператор.
— И убийца.
— Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой — это было хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
«Жертва, — решил я, — не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько влезет».
Я слегка передернул плечами, пытаясь унять боль. Он внимательно наблюдал за мной, но не произнес ни слова.
— Ну что же, — сказал я. — Кто он? Толстяк замялся.
— Ему восемнадцать лет, — ответил он.
— Восемнадцать!.. Он кивнул.
— Ты дашь ему лучших лошадей, а на скачки в дерби — Архангела.
Невозможно. Абсолютно невозможно. Я посмотрел на пистолет, покоящийся на великолепно сшитых брюках. И промолчал. Мне нечего было сказать.
— Завтра он придет в ваши конюшни. — В голосе толстяка слышалось удовлетворение победой. — Ты наймешь его. Пока у него небольшой опыт верховой езды. Потрудись исправить это упущение.
Неопытный наездник на Архангеле... просто смешно. Настолько смешно, что он похитил меня и угрожает убить, чтобы доказать серьезность своих намерений.
— Его зовут Алессандро Ривера. — На мгновение задумавшись, он добавил самое существенное:
— Это — мой сын.
Очнулся я на голом полу обшитого дубовыми панелями кабинета в Роули Лодж. Я лежал на животе. Одни неудобства. Ну и ночка!
Постепенно сознание прояснилось. Одеревеневшее тело, холод, путающиеся мысли — как после наркоза...
Наркоз...
Отправляясь в обратный путь, они любезно не стали бить меня по голове. Толстяк кивнул американцу, и тот, не доставая резиновой дубинки, быстро сделал мне укол в предплечье, после чего мы молча сидели примерно четверть часа, а затем я внезапно потерял сознание и абсолютно не помнил, как очутился дома.
