— Кто это? — заинтересовался замориец.
— Тот, кто нес камень! — зло процедил Рамсис.
— Он твой! — Хараг обернулся к замершему в ожидании приказаний жрецу.— Ты все слышал. Немедленно пришли ко мне Тхон-Тона. Ничего ему не говори. Любым способом доставишь сюда Марлену. Сроку тебе — два часа. Кого-нибудь посмиреннее видом отправь в дом Мелии. Пусть предложит ей добровольно стать жрицей великого Затха. Дашь ей два дня на размышление. Bсe!
— Ты всерьез веришь, что она согласится?
— Нет,— пожал плечами Хараг.— Но раз уж они знают… Надежды мало, но ее согласие избавит нас от множества неудобств и сбережет немало времени.
— Что ж, мысль здравая.
Дверь вновь отворилась, и, согнувшись в поклоне, на пороге возник другой жрец.
— Тхон-Тон, повелитель.
И, так же согнувшись, удалился.
Стигиец вошел и, едва увидел Рамсиса, замер. Бледно-желтое лицо его сделалось серым.
— Я вижу, ты узнал меня? Тем лучше.— Голос Рамсиса звучал ровно, без тени злости или раздражения.— Значит, ты должен помнить и о том, что я предупреждал тебя, какая судьба ждет предателя.
— Я не предавал, — почти беззвучно, одними губами прошептал несчастный.
— Вот как? Не предавал? — расхохотался прекрасно понявший его Рамсис.
Бедняга, увидев, что никакие оправдания не помогут ему, повернулся к Харагу.
— Ты обещал помочь мне!
— Я обещал лишь подыскать тебе новое тело и вселить в него душу, но не более того.
Он равнодушно пожал плечами и посмотрел на Рамсиса.
— Какую же смерть ты заслужил? — заговорил стигиец.— Быть может, сжечь тебя? Или посадить на кол? Выбирай! — Злобная улыбка застыла на его лице.— Молчишь? Тогда выбирать буду я. Петля или плаха — все это слишком милосердно,
Тхон-Тон стоял, не шевелясь, застыв от страха, а стигиец продолжал говорить, и ужас потихоньку начал проникать даже в душу Харага.
— Бездну веков твоя бренная плоть пролежала в песках, пока я не нашел ее и не вдохнул в твои никчемные останки искру жизни, а пообещал еще больше, попросив взамен лишь твою верность. Чем же ты отплатил мне? Предательством.— Он помолчал.— Так изойди прахом! Песком, который уходит сквозь пальцы дураков, не способных удержать его в ладонях!
Он поднес руки к лицу, сделал странный жест, закончившийся движением, каким выпускают птицу на волю, и успокоился.
Прошла минута, другая — ничего не происходило. Приговоренный недоверчиво озирался, не понимая, помиловали его или нет. Он посмотрел в лицо стигийцу, и тот злобно ухмыльнулся. Тхон-Тон почувствовал что-то неладное, но что именно, еще не мог понять. Он поднял руку и посмотрел на ладонь, попробовал пальцы на ощупь — все оставалось по-прежнему. Разве что кожа показалась ему еще суше. Он потер палец о палец, и мелкий песок тонкой, едва заметной струйкой посыпался на пол.
