— У нас в Аньере лавка, — добавил он. — Держит ее, правда, жена.
— Так вы женаты?
— Да, сударь, уже год с лишним. Жена у меня славненькая. Вот удивится, когда я на ночь глядя домой заявлюсь!
Он рассказал о своей женитьбе. Он добивался этой девчонки два года: она все тянула.
У ней лавчонка на углу улицы, и она чуть ли не с детства торгует всякой всячиной: лентами, в летние месяцы — цветами, но, главным образом, пряжками, премиленькими пряжками для туфель и другими безделицами — к ней благоволит один фабрикант. В Аньере все ее знают и зовут Васильком: она часто носит голубое. Зарабатывает она недурно, потому как мастерица на все руки. Сейчас что-то прихварывает. Кажется, затяжелела, но он не уверен. Дела у них идут хорошо, а таскается он по округе, главным образом, для того, чтобы распространять образцы среди мелких розничных торговцев. Он теперь вроде коммивояжера у некоторых промышленников — работает и на них, и на себя.
— А вы кто будете? — поинтересовался он.
Тут я прихвастнул. Объявил, что держу в Аньере парусную яхту и две гоночные гички. Каждый вечер езжу туда упражняться в гребле и порой — люблю моцион! — возвращаюсь в Париж пешком.
Он вздохнул:
— Господи, мне бы ваши денежки! Стал бы я тогда ночью по дорогам шастать! Здесь ведь неспокойно.
Он посмотрел на меня искоса, и я подумал, что он, может быть, все-таки злоумышленник, только опытный, который не станет действовать наугад.
Но он опять успокоил меня, пропыхтев:
— Не так быстро, пожалуйста. Тюк у меня тяжелый.
Показались дома — начинался Аньер.
— Вот я почти и на месте, — обрадовался мой спутник. — В лавке мы не ночуем: ее охраняет собака, да такая, что четырех сторожей стоит. К тому же, квартиры в центре слишком дороги. Но послушайте, сударь, вы оказали мне громадную услугу — у меня всегда на душе тревожно, когда я иду один со своим мешком. Право, заверните ко мне выпить горяченького винца с моей женой, если она, конечно, встанет: сон у нее крепкий, и она не любит, когда ее будят. А потом я с дубинкой провожу вас до городской заставы: без мешка-то мне никто не страшен.
Я отказался, он не отставал, я заупрямился, и он — а язык у него был бойкий — начал уговаривать меня так пылко, искренне, настоятельно, с таким огорчением и обидой допытывался, «не брезгую ли я выпить с простым человеком», что я наконец сдался и направился вслед за ним по безлюдной улице к одному из тех больших обшарпанных зданий, которые образуют как бы окраину на окраине.
