Любопытно отметить, что Цицерон, не раз говоривший как о достоинствах, так и о недостатках своего земляка Мария,[304] о подобном эпизоде не сообщает и, напротив, подчеркивает его познания в истории и праве (За Бальба. 46–47).[305] Можно не сомневаться, что великий оратор знал об истории с появлением Мария в сенате в триумфаторском одеянии, но не воспринимал ее как нечто неслыханное. Конечно, поступок этот был достаточно экстравагантным (но ведь не постеснялся же победитель Югурты выставить свою кандидатуру в ходе консульских выборов на 104 год, хотя это предполагало двойное отступление от закона). Однако, несмотря на ропот кое-кого из сенаторов, сей случай не повредил репутации арпината – друзья сочли это «милой шуткой», а его врагов в то время не особенно слушали. А после побед Мария над кимврами и тевтонами попрекать его такими мелочами и вовсе было неуместно. Вспомнили об этом эпизоде, видимо, благодаря мемуарам недругов полководца – Суллы или Рутилия Руфа.
Но праздновал победу не только Марий. Сулле, как и его командующему, было чем похвастаться: шутка ли, он взял в плен самого Югурту! Такими подвигами никто из его предков похвалиться не мог, разве что вороватый герой войн с самнитами Корнелий Руфин. Однако реакция на хвастливые речи Суллы была разной. Один из его недоброжелателей язвительно бросил ему: «Ну где тебе быть порядочным человеком, если, ничего не унаследовав от отца, владеешь таким состоянием?» «Хотя и тогда нравы не сохраняли прежней строгости и чистоты, но под тлетворным воздействием соперничества в роскоши и расточительстве стали портиться, тем не менее равный позор навлекал на себя и тот, кто промотал свое богатство, и тот, кто не остался верен отцовской бедности», – философски замечает по этому поводу Плутарх (Сулла. 1.4–5).
Но дело было не в состоянии нравов. В Сулле справедливо видели человека Мария, под чьим начальством он служил. Понося его, метили в командующего. И ему, очевидно, намекали не столько на его увеличившееся состояние (он разбогател еще прежде, благодаря завещаниям Никополы и своей мачехи), сколько на методы обогащения – ведь он был квестором, то есть отвечал за финансы. Однако справедливости ради заметим, что Сулла мог пополнить кошелек не столько за счет хищений – вряд ли суровый Марий стал бы терпеть такое, – сколько благодаря дружбе с Бокхом.[306]
Однако другим хвастовство бывшего квестора оказалось на руку – не из симпатий к нему самому, конечно, а из желания уязвить его «выскочку»-командующего. Завистники полководца упорно твердили, что мощь Югурты сломил уже Метелл – подлинный его победитель, справедливо получивший прозвище Нумидийского. Да и завершил войну не Марий, а Сулла, ибо именно он взял в плен неуловимого царя. Сам Сулла, как уверяет Плутарх, заказал себе перстень, на печатке которого была изображена выдача ему Югурты Бокхом (Марий. 10. 8–9; Сулла. 3. 7–9; см. также: Валерий Максим. VIII. 14. 4; Плиний Старший. XXXVII. 9).
