— Что же, им жить негде?
— Ага, их квартира, наверное, уже миллион стоит. Дача генеральская в Затулине тоже не меньше.
— Слушай, а может, архив на их даче?
— Ой, не знаю я, Лешка, может быть. Я ее спрашиваю про архив, а она: «Опять заработать на нас хочешь. Хватит, бабушку обобрала. Архив как раритет, сейчас целое состояние стоит». Я ей: «Ну мама, какое состояние, это же просто письма старые». Бесполезно.
— Думаешь, архив у нее?
— Нет. Она даже не знает, что там было. У меня все выведывала.
— Дай-ка я ей сам позвоню.
— Звони…
— Лида, здравствуйте, это Розум.
Розум знал, что молодящаяся теща обожает, когда он называет ее по имени. «Ну какая я тебе Лидия Вячеславовна? — всегда обижалась она. — Неужели я выгляжу как старуха? Зови меня просто Лида».
— Ой, Алексей, здравствуйте. А мы тут с Леночкой два часа сплетничали. Вы же знаете, какие мы с ней подружки.
Лида считала себя светской львицей и, разговаривая с мужчинами, всегда кокетничала.
— Ну, наверное, про меня уже все сплетни знаете, — поддержал Розум ее игривый тон.
— Да, вам мы тоже все косточки перемыли. Говорят, вы в командировки зачастили. А это плохой признак, когда мужчина надолго уезжает. Не появилась ли там прекрасная утешительница? Такого мужчину утешить желающие всегда найдутся, — продолжала кокетничать теща.
— Как Николай, как Роман Платонович? — постарался уйти от утешительниц Розум.
— Ну что вы, не знаете, как теперь относятся к людям, которым Россия обязана буквально всем? На двадцать третье февраля Роману Платоновичу вручили бутылку коньяка и тридцать тысяч рублей. Он чуть не плакал.
Согласно информации, имевшейся у Розума, против Романа Платоновича в девяносто пятом году военная прокуратура возбудила уголовное дело по фактам хищений в особо крупных размерах. Но дело решили не раздувать, и генерала отправили на пенсию. Любимой темой старого служаки было «как дерьмократы разворовали Россию». Он искренне полагал, что привилегия разворовывать страну принадлежит исключительно таким заслуженным людям, как он.
— Не говорите, Лида. Куда мы идем? — согласно сокрушался Розум.
— Обнаглел народ. Обнаглел! Ни порядка, ни уважения, ничего не осталось. Какая страна была! Никто же пикнуть не смел.
О народе в семье Арсановых говорили как крепостные помещики — несколько отстраненно, в покровительственном тоне. Как о неразумных детях. Как-то так получалось, что народ крупно задолжал Арсановым, а отдавать долги никак не хотел.
— Вам уже Лена говорила про архив?
