Вот такие мысли обуревали меня, пока я пил вино. Я принесу спасение всем грешникам. Но времени так мало, а впереди столько препятствий! Голова моя шла кругом. Что, к примеру, делать с язычником, который пожелает креститься? Сможет ли он отринуть своих прежних идолов? Станет ли он тогда изгоем в родной семье?
Наши распри с фарисеями Капернаума разгорелись еще жарче, когда мои ученики, проходя в Субботу полевой дорогой, сорвали несколько колосьев.
— Это беззаконие, — сказали фарисеи. — В Субботу нельзя собирать урожай.
Я ответил со всею возможной осторожностью, но голос мой прозвучал победительно:
— Суббота для человека, а не человек для Субботы.
В следующую Субботу я застал в синагоге работника с отсохшей рукой. Фарисеи, весьма возбужденные, следили: буду я исцелять его или нет. Они ждали повода для новых обвинений. Я решил отказать работнику в его просьбе.
Однако, едва он заговорил, я понял, что отказать не в силах. Он сказал:
— Я был каменщиком, но однажды мне раздавило пальцы. Умоляю тебя, Иешуа, верни мне руку, чтобы я смог прокормить семью.
Я сдался. И велел ему:
— Подойди ближе. Потом я обратился к толпе:
— Законно ли творить в Субботу добро?
Ответить никто не посмел. Никто не отважился сказать: «Исцели его». Их жестокосердие (а именно трусливые сердца оказываются самыми жестокими) вызвало во мне ярость.
Я обратился к страдальцу:
— Протяни руку вперед.
Он протянул, и мне даже не пришлось до нее дотрагиваться: прямо на глазах она вновь обрела плоть и силу и стала целой, как другая его рука. Я же был в смятении. Большинство фарисеев в гневе покинули синагогу. Я понял, что недалек тот час, когда мне придется вступить в войну с моими собственными соплеменниками.
Позже в тот вечер один из фарисеев, знакомый с жившим в Капернауме придворным Ирода Антипы, сообщил Петру, что Ирод всерьез намеревается приструнить этого Иешуа из Назарета. Я счел благоразумным укрыться в гроте на берегу Галилейского моря. Потому что для солдат Ирода Иешуа из Назарета не Божий Сын. Для них он — еврей-простолюдин.
Вечером меня, терзаемого угрызениями совести из-за того, что я так говорил о своей матери, потянуло к морю. И я предложил ученикам:
— Давайте переберемся на другой берег.
Надо сказать, что мои соратники не упускали случая попировать в каждом доме — куда бы нас ни пригласили. Они, разумеется, приметили, что богачи из всех городков в окрестностях Капернаума принимали нас весьма радушно. Поэтому ученики мои вдосталь ели и пили и вели жизнь самую беззаботную. Мне же недоставало покоя.
