— Сделайте извилистые дороги прямыми, а ухабистые гладкими — для Господа нашего!
Рассказывали также, что от употребляемой им в пищу саранчи дух Иоанна сделался суров и он вопрошал кающихся грешников:
— Змеиное отродье, кто предупредил вас, чтобы вы бежали от грядущего гнева Господня?
А когда люди спрашивали: «Что же нам делать?» — Иоанн отвечал:
— Пусть тот, кто имеет два теплых одеяния, поделится с тем, кто не имеет ничего.
Еще он твердил о Том, кто сильнее его, Иоанна, и придет за ним следом.
Впервые его увидев, я поспешно отвел глаза. Недолго осталось ему пробыть в нашем мире. Я понял это так ясно, словно смерть уже распростерла над ним свои крыла.
Затесавшись в толпу паломников, я смог разглядеть Иоанна прежде, чем он увидел меня. Люди принимали крещение, уходили, я оставался. Место было голым и пустынным, но, сокрытый в тени большого камня, я пронаблюдал за обрядом крещения много раз. За полдень, когда камни раскалились под палящим солнцем, мы наконец остались вдвоем, и я выступил вперед.
— Я ждал тебя, — коротко сказал Иоанн.
Глаза его были разом светлее неба и бледнее луны. Редкая борода длинна. На щеках и в ушах кустились волосы. В бороде застряли крылышко и лапка саранчи, чему я немало удивился. Ведь Иоанн много раз на дню погружался в воду, омывая новообращенных. Откуда же остатки пищи? Но это не отвращало. Просто лицо его было изборождено ущельями, и, естественно, там водились малые твари.
Иоанн взглянул на меня и произнес:
Ты — мой троюродный брат. — И добавил: — Я знал, что ты придешь сегодня.
Почему ты знал?
Он вздохнул. Дыхание его прошелестело ветром в пустыне. Он ответил:
— Мне велено ждать тебя. Но я очень устал. И рад, что ты уже здесь.
Он показался мне таким близким и родным, что я готов был каяться во всех грехах. А ведь никому прежде я не открывал свою душу — гордость не позволяла (да и грехи мои были малы). Теперь же я, тридцатилетний человек, уважаемый мастер плотницкого дела, чувствовал себя мальчишкой, невинным и робким, перед умудренным и суровым мужем. Я старательно искал, в чем бы покаяться, но на память приходили лишь мелкие грехи: то недостаточно почтительно поговорил с матерью, то томился среди ночи плотским соблазном, да еще случалось рассудить поспешно и несправедливо — пару раз, не больше.
— Что ж, — сказал Иоанн, — все равно кайся. Грехи наши всегда больше, чем нам о том ведомо.
Я вошел в реку. Иоанн последовал за мной и вдруг, одной рукой зажав мне нос, другой с львиною силою надавил на лоб, так что я погрузился в воду по самую макушку. Все произошло быстро, и я, не успев набрать воздуха, наглотался иорданской воды, захлебнулся. И в этот миг постиг всё — ясно и зримо, и жизнь моя переменилась навсегда.
