— Вы мне нужны. Теперь-то вы мне и нужны.
Ему не видно её лица.
Он видит только её затылок, нежно опушенный золотом. Пальцы его застывают на пряжке. Она расстегивается. Ремень медленно сползает с куртки. Илюша ловит его и плотно, с излишней тщательностью застегивает. Он уходит. У порога он останавливается. Она не провожает его, как делала это обычно. Она всё сидит у стола, опустив лицо в тетрадку. По лицу скользит вздрагивающая, как свет, улыбка. Глаза наполняются влагой.
Он бежит по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Он проносится мимо оторопевшей бабки Раисы и выскакивает на улицу, на мороз, на ветер. Впрочем, ни мороза, ни ветра для него не существует — шинель расстегнута, фуражка, вопреки строжайшим гимназическим правилам, лихо сдвинута к макушке.
Он выбегает на набережную.
Возле перил, отделяющих набережную от реки, смеется девушка. Около неё три гимназиста. Он не видит их лиц, не слышит, как его окликают. Он пробегает мимо и останавливается только тогда, когда на плечо его ложится чья-то легкая рука. Он оборачивается. Перед ним Альма Штекер. Она дышит прерывисто и часто. Шубка распахнута, тугую грудь плотно обтягивает белый свитер. Яркие на морозе губы открывают двойной рядок зубов. Они белы как снег.
— Ух, как вы мчитесь. Еле догнала, — говорит Альма, вскидывая на него лукавые зеленые глаза.
Губы её вздрагивают в дразнящей усмешке. Глаза темнеют. Она прерывисто придвигается к Илюше вплотную, лицо к лицу, и хватает его за отворот шинели:
— Вы от Аньки? Да? Я нарочно пришла сюда. Вас подстеречь. Смотрите, вы!
Она грозит ему пальцем. Он отступает. Но она тянется за ним следом — грудью, всем корпусом. Она дышит в его лицо густой и пряной теплотой.
— Премудрый гимназист, — шепчет она, — премудрый гимназист. Я люблю вас. Слышите? Я люблю вас. Скажите, как будет по-латыни — я люблю вас? Ну?
Она тянет его к себе. Он вырывается и, убегая, слышит за спиной звонкий девичий смех. Снег скрипит под ногами. Следом за ним по пустынным заснеженным улицам мчится хрусткое морозное эхо его шагов и чуть слышная издалека песня:
В гареме нежится султан,
султан, султан.
Ему счастливый жребий дан,
жребий дан.
Он может целый век любить.
Ах, если б мне султаном быть,
султаном быть.
Ширвинский дирижирует хором. Он выпевает тенорком в самое ухо Альмы:
Ему счастливый жребий дан.
Альма закрывает ему рот рукой. Она молчит. Ширвинский наклоняется к ней:
— Я тоже жажду счастливого жребия. За вами поцелуй, мадонна. Я достал коньки с опасностью для жизни и не получил обещанного.
