– Нет. Там было темно.
– Жаль. – Гагерн покачал головой. – Очень жаль. – Он снова покачал головой. – А может, вы заметили кого-нибудь неподалеку? Или видели, как кто-то убегает?
– Нет. А вы?
– Что, простите?
– Я спросил, а вы никого не заметили? Вы ведь подошли сразу после того, как все случилось. Вот я и спросил, не заметили ли вы кого-нибудь.
Хотя Картрайт говорил небрежно, выражение лица у него было не такое невозмутимое, «покерное», как ему хотелось. С самого появления Гагерна Картрайт не сводил с него такого напряженного, пристального взгляда, что респектабельный немец забеспокоился. Он то бледнел, то краснел. Казалось, он не знал, куда девать руки.
Наконец, Гагерн, видимо, решил, что Картрайт шутит.
– Нет, – улыбнулся он. – Я никого не видел, кроме моей жены. Она шла напрямик через улицу декорации тысяча восемьсот восемьдесят два и сломала о камень каблук.
– Я не имел в виду Фрэнсис.
– Тогда кого же вы, прошу прощения, имели в виду?
– Никого, никого.
В воздухе повисло напряжение. По комнате распространился ужас, атмосфера в ней стала столь же неприятной и пугающей, как инструменты врача. Картрайта спасло от конкретного ответа появление мистера Томаса Хаккетта, который с уверенным, хотя и расстроенным видом вошел через парадную дверь и гостиную.
Мистер Хаккетт бросил всего один взгляд на проеденный кислотой пол и поморщился от запаха горелого металла, идущего из переговорной трубы. Его смуглое лицо исказила болезненная гримаса; гримаса стала еще глубже, когда Картрайт закончил повествование.
– Погодите, погодите-ка! – Он, словно гипнотизер, помахал рукой перед носом рассказчика. – Когда все случилось?
Картрайт бросил взгляд на часы.
– Ровно в десять минут шестого. Благодаря особенностям моей профессии я могу назвать тебе время с точностью до минуты. А что?
– Знаешь ли, Билл… Но ведь это невозможно!
– Говорю тебе, было десять минут шестого. Неужели ты сам не в состоянии определить время? Разве ты не слышал звон разбитого стекла? Да от него и мертвый проснулся бы! Вот тогда-то все и случилось.
Мистер Хаккетт задумался.
– Да, верно. И все же – невозможно!
– Почему?
– Потому что, – ответил продюсер, – здесь никого нет, кроме тебя, мисс Стэнтон, Фрэнсис, Курта, Говарда и меня. Все остальные уже ушли.
Картрайт закрыл глаза, но тут же снова их открыл.
– Ты уверен? Точно?
– Господи, ну конечно! Я видел, как они уходили. Я стоял у двери в студийный павильон и пересчитывал уходящих. Разве ты не понимаешь? Мне надо было убедиться, что никто тайком не вынес отсюда бутыль с кислотой! Говард распустил техперсонал ровно в пять. С ними ушли и гример, и Джей Харнед – он временно замещал ассистентку режиссера, которой сегодня нет, – и Дик Коньерс, и Энни Макферсон, и горничная Фрэнсис. Все остальные рабочие – члены профсоюза; их рабочий день в любом случае заканчивается в пять. Посетителей я разогнал – разве ты не заметил? Я велел обыскать павильон, чтобы убедиться, что никто не спрятался. Запер раздвижные двери…
