Вскоре гостиная наполнилась необыкновенными лицами, прототипами которых могли служить
лишь офорты Калло да акватинты Гойи; мишура смешивалась здесь с живописными
лохмотьями, человеческие образы со звериными. В другое время я бы испугался
подобной компании, но в этих уродах не было ничего страшного. Их глаза сверкали
не жестокостью, а лукавством, и лишь веселая улыбка открывала торчащие клыки и
острые резцы.
Я сделался кем-то вроде короля этого праздника: каждое новое лицо вступало в
светлый круг, центром которого был я, и с забавно-сокрушенным видом бормотало
мне на ухо какую-нибудь шутку; ни одной из них я не могу вспомнить, но тогда
они казались мне верхом остроумия и вызывали безумный смех.
С появлением каждого нового лица вокруг меня раздавались раскаты гомерического,
олимпийского, безмерного, оглушительного хохота, который, казалось, гремел в
бесконечности.
Поминутно
слышались восклицания то визгливых, то замогильных голосов: – Нет, это слишком
смешно! Довольно, довольно! Господи, какая прелесть! Еще, еще! Хватит, я больше
не могу!.. Хо-хо-ху-ху-хи-хи! Какая удачная шутка! Какой прекрасный каламбур!
Постойте! Я задохнусь! Не смотрите на меня так… или стяните меня обручами, не
то я лопну!
Несмотря
на эти полушутливые, полусерьезные мольбы, грозная веселость росла, шум
усиливался, стены и пол дома поднимались и дрожали, как человеческая диафрагма,
потрясенные этим неистовым, неукротимым, неумолимым смехом.
Теперь
странные призраки напали на меня всей стаей, потрясая длинными рукавами
шутовской одежды, путаясь в складках балахонов, сминая свои картонные носы,
сталкиваясь, поднимая облака пудры со своих париков и фальшиво распевая нелепые
песни с невозможными рифмами.
Здесь
были все типы, созданные когда-либо вдохновенным юмором народов и отдельных
личностей, но в десять, в сто раз более яркие. В этой невообразимой сутолоке
неаполитанский пульчинелла фамильярно хлопал по горбу английского панча,
бергамский арлекин терся своей черной мордочкой об осыпанную мукой маску
французского паяца, испускающего дикие крики, болонский доктор засыпал табаком
глаза отца Кассандра, Тарталья скакал верхом на клоуне, Жиль угощал пинками
дона Спавенто, Карагёз, вооруженный своим непристойным посохом, дрался на дуэли
с шутом Оском.
Дальше
бесновались персонажи забавных снов, уродливые создания, безобразная помесь
человека, животного и домашней утвари: монахи с колесиками вместо ног и котлом
вместо живота, воины в латах из посуды и с птичьими лапами, размахивающие
деревянными саблями, чиновники, крутящиеся на вертеле, короли с башней в форме
перечницы вместо ног, алхимики с мехами вместо головы и с членами в виде
перегонного куба, развратницы, сделанные из тыквы с прихотливыми выпуклостями,
и вообще все, что может создать лихорадочная фантазия циника, вдохновленного
опьянением.
