«Отлично», – подумал Тим.
Женщина с глазами, обведенными ярко-зеленой подводкой, добавила:
– Для наших детей гораздо безопаснее, когда продавцов наркотиков нет на улицах, а уж каким образом полиция их оттуда уберет, меня не волнует.
– Посмотри на них, – сказал Тим. – Они вообще не представляют себе, о чем идет речь.
– По крайней мере, у тебя есть сторонники.
– Такие сторонники опаснее врагов.
– Может, они никудышные ораторы, но у них вроде бы есть представление о справедливости.
– И полное знание закона.
Дрей подвинулась на диване, скрестив руки на груди:
– Ты думаешь, что закон поддерживает справедливость? Ничего подобного. В законе полно щелей и трещин, лазеек и ходов. На свете есть общественное мнение, личные предпочтения и обычный сговор. Посмотри, что произошло с тобой. Это справедливость? Конечно нет, черт возьми! Просто способ очистить чей-то имидж, ради чего тебя и принесли в жертву. Посмотри, как провели расследование смерти Джинни. Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле и кто в этом был замешан.
– Так ты злишься на меня, потому что?..
– Потому что мою дочь убили.
– Нашу дочь.
– У тебя была возможность – уникальная возможность – послужить справедливости. Но вместо этого ты служил закону.
– Справедливость будет восстановлена. Завтра.
– А что, если его не казнят?
– Тогда он до конца своих дней будет гнить в тюрьме.
Дрей покраснела, на ее лице застыло страшное напряжение. Она стукнула кулаком по раскрытой ладони:
– Я хочу, чтобы он сдох.
– А я хочу, чтобы он заговорил. Чтобы он рассказал, что произошло на самом деле, когда его будут допрашивать в суде. Чтобы мы узнали, стоит ли за этим еще кто-то. Кто-то, кто виноват в смерти нашей дочери.
– Если бы ты просто пристрелил его вместо того, чтобы задавать ему вопросы, на нас никогда не свалилось бы все это. Эта неизвестность. Этот ужас. Ужасно не знать, ужасно не думать, что в этом замешан еще кто-то. Кто-то, с кем мы, может быть, знакомы, или кого можем увидеть на улице и никогда не догадаемся, что это он.
Ее лицо сморщилось. Тим подошел, чтобы ее обнять, но она его оттолкнула. Она встала, чтобы уйти обратно в спальню, но задержалась в дверях. Ее голос звучал неровно и хрипло:
– Мне жаль, что ты лишился работы.
Он кивнул.
– Я знаю, для тебя это было больше, чем просто работа.
Рано утром прошел дождь, и после него установилась удушающая влажная жара, насквозь пропитавшая здание суда. Голова Тима гудела от усталости и напряжения. Он всю ночь ворочался на диване, потел, представляя, что будет говорить комиссии, а в коротких паузах этого внутреннего диалога его одолевали и мысли о предстоящих слушаниях. Он вспомнил маленькую девочку в «камри», ее бледные и тонкие руки. Лицо Джинни в морге, когда он отдернул покрывало. Прядь волос, зажатую в уголке рта. Ее ноготь, который нашли на месте преступления, – она потеряла его в отчаянной попытке поцарапать нападавшего или куда-то ползти.
