– Ваша честь! – запротестовал я, вскочив. – Заместителю окружного прокурора кажется, что процесс в самом разгаре и настало время представить суду присяжных доказательства, имеющиеся у обвинения. Возможно, ее просто смутил вид толпы. Но ничто из сказанного не имеет никакого отношения к вопросу о залоге – единственному вопросу сегодняшнего заседания.
Хонигман даже не взглянул в мою сторону, соответственно уделив ноль внимания моим словам. Вытянув руку, он сделал нетерпеливый жест, призвав к тишине в зале. В то же время судья кивнул, обратившись к Ван Ротен и разрешив заместителю прокурора говорить.
Удивившись почти так же, как я, Ван Ротен на секунду забыла, о чем хотела сказать.
– Ваша честь, – проговорила она, собираясь с мыслями. – Как известно, обвиняемый по данному делу является одним из наиболее влиятельных и известных деятелей Лос-Анджелеса. А также одним из богатейших в городе. Никакой залог не остановит его решимости избежать наказания и покинуть страну.
При этих словах Рудольф Хонигман наконец повернулся ко мне. Однако в мою сторону судья бросил лишь короткий полувзгляд – вероятно, достаточный, чтобы я попытался сделать шаг к освобождению своего клиента.
Все еще раздраженный тем, как секундой раньше Хонигман движением руки пресек мою попытку возразить, я продолжал стоять возле стола в ожидании, что на меня обратят внимание, холодно улыбнутся или скажут несколько обычных в таком случае слов. Я ждал официального приглашения к дискуссии или любого знака, подтверждавшего, что я нахожусь в зале в качестве поверенного и заслуживаю по меньшей мере того же внимания, какое только что было уделено представителю обвинения.
Единственное, что я получил, – это едва неуловимый поворот головы и оскорбительно быстрый невидящий взгляд.
Дальше было хуже. В то время как я делал все, что мог, создавая почву для освобождения обвиняемого из-под стражи, Хонигман опускал глаза все ниже и даже не пытался поднимать взгляд. Ни разу он не посмотрел вокруг, ни разу не взглянул на Стэнли Рота или кого-либо еще в переполненном и душном зале. Глаза, один серый, другой голубой, смотрели в твердое дерево стола, а уголки рта судьи дрожали.
Вопиюще пристрастное поведение судьи вывело меня из себя. Вцепившись в барьер двумя руками, я наклонился вперед, сверля судью глазами, надеясь, что силой взгляда заставлю его поднять голову и посмотреть мне в лицо. Это не возымело нужного действия.
Не важно, сколько раз вы это повторяли, но утверждение, что никто не должен быть заключен под стражу за недоказанное преступление, редко перевешивает кошмар, знакомый каждому судье: однажды убивший и выпущенный под залог, убивает снова. Понимая, что осталось единственное средство – сделать хоть что-нибудь, я разозлился еще сильнее и первые несколько слов прокричал:
