Максим Петрович приостановился, не зная, чем пригрозить Косте. Тем, что отчислит его из помощников? Напишет в институт? Главное, что ведь ни того, ни другого он не сделает – из-за своей совсем отеческой привязанности к Косте. Просто удивительно, как она успела так быстро в нем вырасти! И все, наверное, потому, что жизнь не подарила Максиму Петровичу своих детей… Правда, и сам Костя неплохой парень. Хотя иные его чудачества порою крепко досаждают Максиму Петровичу… И даже не на шутку сердят – вот как сейчас…
– Завтра чуть свет чтоб был в Садовом, – сказал Максим Петрович сухо, отчужденно, решив заменить угрозу наказания приказной сухостью тона. – И чтоб таких штучек больше не выкомаривал. Понял?
– Понял, – кротко ответил Костя.
– И брось ты, пожалуйста, этот свой кошмарный «Памир»! Навонял тут – дышать нечем!
– Такой уж лихой табачок… – совсем раздавленный суровостью Щетинина, отозвался Костя и стал в темноте плевать на зашипевший огонек сигареты. – Елецкий. Придуман во славу отечества, на страх врагам.
– Ты у кого там в Садовом? Все у Евстратова? – спросил Щетинин тоном чуть помягче, специально для того, чтобы не оставлять Костю угнетенным его начальственной суровостью.
– Евстратов в доме ремонт затеял. Крышу раскидал, печку переделывает. Я к дяде Пете перешел, шоферу. Знаете? Который Извалова с гостем со станции привозил.
– Тот, что заикается?
– Да не совсем он и заикается, а так как-то… Дефект речи. Любопытный человек… Вы с ним хорошо знакомы?
Максим Петрович молчал, посапывал. Начни Косте отвечать – пойдет разговор до утра. А завтра опять напряженный день, надо, чтоб голова была свежей…
Если человеку твердить каждый день, что у него одна нога короче другой, то в конце концов он поверит в это и начнет прихрамывать.
Муратов ежедневно уверял Максима Петровича в причастности Тоськи к преступлению, и тот, – потому что расследование зашло в тупик, и потому, что ведь и в самом деле надо же было предпринимать какие-то шаги для выяснения многих туманностей, садовского происшествия, – не то чтобы уверовал в навязываемую ему версию, а как-то так, – просто привык к мысли о ней. И хотя в саду и на пасеке всяких забот оказывалось у него, как говорится, невпроворот, – роились пчелы, созревали редчайшие сорта розового налива и каких-то особенных «аргентинских» груш, – несмотря на все эти важнейшие в жизни Щетинина обстоятельства, приходилось отрываться от любимых занятий и ехать в область – «изучать» проклятую Тоську.
