И вот давайте-ка от знаменитого (прославленного романтическим повествованием Лажечникова) Ледяного дома перейдем к очередному романовскому парадоксу – к пресловутому «засилью иноземцев» при Анне Иоанновне.
Довольно длительное время десятилетнее ее правление было единственным периодом, который дозволялось критиковать за некие необычайные происходившие тогда «народные страдания и бедствия». Вот когда ограбленный народ помирал голодною смертью и за каждое неосторожное словцо людей хватали прямо на улицах и волокли в Канцелярию тайных розыскных дел…
Никому, разумеется, не пришло бы в голову объявить царствование Анны Иоанновны периодом чрезвычайно благодетельным для народа; хотя (между прочим) были сделаны первые шаги к «Манифесту о вольности дворянства», объявленному впоследствии Петром III. Именно освобождение дворян от обязательной службы в течение всей жизни привело вскоре к расцвету российской дворянской культуры. Но первые шаги к этому – ограничение обязательной военной службы для дворян двадцатью пятью годами, смягченное, к тому же, возможностью записывать в полки несовершеннолетних (то есть мальчик рос и учился, а срок обязательной службы тем временем шел), – были сделаны именно в царствование Анны Иоанновны.
Но почему-то именно это царствование было объектом самой суровой и горячей критики в позднейшее время; именно о царствовании Анны Иоанновны дозволялось писать как о времени народных бедствий и предельного общественного недовольства. Даже строжайшая цензура Николая I (справедливо полагавшего, что бранить, пусть даже косвенно, кого бы то ни было из Романовых, отнюдь не идет во благо династии) ненадолго приостановила и чуть охладила критический азарт в адрес правления Анны Иоанновны.
Но, вероятно, в этот десятилетний (с 1730 по 1740) период страна была охвачена бурными волнениями, народными выступлениями? Оказывается, нет. А пресловутая Канцелярия тайных розыскных дел – давнее романовское изобретение, при Петре оно именовалось Преображенским приказом, при отце его – Приказом тайных дел. Повторяем: очень смешно было бы утверждать, будто именно при Анне Иоанновне вдруг пришло то, что никогда не приходило – ни прежде, ни после – всеобщее благоденствие. Но и никаких из ряда вон выходящих жестокостей также не происходит в это десятилетие.
Но откуда же этот дозволенный восторг критицизма? И кого, в сущности, критиковали позднейшие историки и романисты, кто это так не угодил Лажечникову и Ключевскому?
