К счастью, на выручку мне пришла старинная пословица, гласящая: «Смелость города берет», поэтому я тихонько поднялся и, подойдя к двери, приоткрыл ее – не потому, что у меня созрел какой-то план, а только для того, чтобы узнать, нет ли у меня хотя бы призрачного шанса.
Как я уже говорил, моя комната находилась прямо напротив спальни хозяев. Представьте мою радость, когда я увидел, что хозяин – я полагаю, по небрежности – оставил дверь в спальню приоткрытой. Крадучись и беззвучно, как кот, я пересек коридор и осторожно, дюйм за дюймом начал открывать дверь все больше и больше. Затем я просунул внутрь голову.
На кровати, укрытая одной лишь простыней, скрывавшей ее великолепную фигуру, лежала женщина, овладеть которой я страстно желал. Однако, зная, что она неприступна и ее чистота исключает традиционную прелюдию к полноценному соитию, я решил предпринять попытку иного рода.
Опустившись на четвереньки, я подполз к кровати и, осторожно приподняв простыню, увидел обнаженную женщину – женщину, которую я столь страстно желал: она, как и я, спала с задранной под мышки ночной рубашкой. Ноги ее были соблазнительно раскинуты, и я, не в силах противиться своему желанию, тихонько приблизился лицом к ее маленькой привлекательной вагине, торчащие губки которой так и просились на поцелуй.
Дюйм за дюймом, не допуская никаких неосторожных движений, которые могли бы спугнуть или разбудить мою спящую красавицу, я просунул голову к месту соединения ее раскинутых ног. Правда, один раз она все же пошевелилась и, протянув руку к моему лицу, пробормотала:
– Джордж, подожди до утра!
Но поскольку я не шелохнулся, она снова задремала.
Наконец, я занял удобное положение и, высунув язык, слегка прикоснулся им к этим губкам. Я ощутил слабое подрагивание, но поскольку объяснялось оно естественным эффектом электробиологии, я понял, что она еще не проснулась. Тогда я прикоснулся к губам еще раз, чуть сильнее, а в следующее мгновение резко повел языком вверх и коснулся клитора. Она тут же проснулась.
– Джордж, дорогой, как давно ты этого не делал. Ах ты, собака, ты ведь не делал этого с самого нашего медового месяца!
Я снова принялся орудовать языком, раздвигая ее великолепные бедра (хотя на самом деле раздвигать их не было нужды, потому что она сама раздвинула ноги насколько могла), пока не почувствовал, что мой язык вошел внутрь до предела, и по быстрым судорожным движениям ее ягодиц догадался, что если я не извлеку его, она без сомнения тут же кончит.
