– Увы, сегодня не лучший день для встречи, друг мой.
– Надеюсь, хорошие новости помогут забыть о непогоде.
– Боюсь, у меня нет хороших новостей, Джеймс Линдсей.
Пришелец замер, не сводя с друга напряженных глаз. В груди у него все оборвалось: он слишком хорошо понимал, что тот собирается ему сообщить.
– Его больше нет, Джейми, – прошептал монах. – Слышишь? Уоллеса казнили.
Линдсею хотелось кричать от горя и ярости, но нечеловеческим усилием воли он заставил себя сдержаться и лишь кивнул в ответ.
– Уильям Уоллес, несчастная жертва подлого предательства, – печально покачал головой бенедиктинец, – упокой господь его душу. Его выследили и арестовали меньше месяца назад, Джейми.
– Знаю, – глухо ответил пришелец.
Кому, как не ему, знать об аресте Уоллеса? Сцена в лесу стояла у него перед глазами, словно все это произошло вчера.
– Известие о смерти Уилла пришло на днях, казнили же его двадцать третьего августа в Лондоне, обвинив на судилище в измене.
– В измене? Но это неправда! Он же никогда не присягал королю, Джон.
– Что верно, то верно, – согласился Джон Блэр. – Его обвинили в том, чего он никогда не совершал. Конечно, Уоллес крепко насолил англичанам, но такого ужасного наказания он не заслужил. Его вешали на виселице несколько раз, пока он не терял сознания. Он просил, чтобы ему дали послушать святые псалмы, а англичане… нет, язык не поворачивается дальше рассказывать о таком кощунстве, во всяком случае, здесь, в святом месте…
– Нет, продолжай… – со стоном произнес Линдсей.
Блэр наклонился к нему и принялся шепотом описывать звериную жестокость врагов, беспримерные страдания и мужество вождя повстанцев. Лицо Джеймса оставалось бесстрастным, но кровь в его жилах кипела от гнева, и сердце разрывалось от горя.
Подумать только, один меткий выстрел мог спасти Уоллеса от ужасных мучений! Но тогда, в лесу, Линдсей сомневался, боясь, что его долг перед другом только возрастет, а теперь этот долг уже никогда не вернуть… Слезы защипали Линдсею глаза, и он вздохнул всей грудью, чтобы не разрыдаться.
Монах продолжал рассказывать о новых ужасных подробностях, и Джеймс, заметив, что его руки, недавно сложенные молитвенным жестом, сжались в кулаки, перевел взгляд на свои. Они тоже были стиснуты так, что побелели костяшки пальцев. Душа Линдсея окончательно ожесточилась, словно ее последняя частица, которой были доступны любовь и милосердие, превратилась в камень, страшным грузом легший на сердце.
