Надеюсь, вы читали "Ярмарку тщеславия"? Должно быть, читали, иначе вряд ли бы взялись за эту книгу, но если я ошибаюсь, остановитесь и прочтите; вернетесь к настоящей хронике, когда закончите. Я не намерен входить здесь в обсуждение моего романа, равно как и прочих моих книг, но лучше вам составить о нем собственное мнение, прежде чем выслушивать чужие, которые я дальше буду пересказывать. Лондон полон благодушных дураков, которые в ту самую минуту, как кто-то крикнет "Ах!", немедля вторят, словно эхо: "Потрясающе!" Но я в два счета научился отличать подлинное одобрение от пустопорожней лести. Несколько критиков проявили проницательность, однако большинство показали себя тупицами, которым я вежливо кланялся, отводя глаза. Мнения критиков - о, сколько бы я мог порассказать об этой братии! разделились. В июле 1848 года роман вышел отдельной книгой. Не стану утомлять вас, потрясая, словно стареющий актер, альбомом вырезок, но все же позвольте мне составить резюме. Сторонники поддерживали книгу по большей части не из-за ее литературных достоинств, хотя кое-кто их признавал, но потому, что видели в ее авторе всесильного моралиста, бичевавшего пороки во имя исправления человечества; а нападавшие считали, что чувства, в ней выраженные, развращают читателей и основаны на искаженных представлениях об обществе. Замечу, что их рассуждения о том, как я извращаю действительность, звучали смехотворно: под пером иных запальчивых критиков мои герои становились неузнаваемы. Обычно здравый Белл заявил во "Фрейзерз Мэгэзин", что "люди, населяющие пестрые сцены "Ярмарки тщеславия", настолько же порочны и гнусны, насколько сознательное преувеличение самых подлых качеств способно их такими сделать". Бог мой, где Белл живет? Затем Форстер из "Экзэминера" заговорил о "неискупленном пороке" и о том, что "книга перенасыщена миазмами людского безумия и зла". Ринтоул из "Зрителя" пошел еще дальше, он сделал вывод, что мое пристрастие к изнанке жизни свидетельствует о "скудости воображения и отсутствии широкого взгляда на жизнь" и, следовательно, мой роман нельзя считать произведением искусства.
Если вы написали книгу, не допускайте, чтобы ее рецензировали, в противном случае вам нужно ясно понимать, что это значит положить голову на плаху и просить палача, чтоб он по ней ударил. Я сам был критиком немало лет, о которых теперь мне не хочется и думать, и когда настал мой черед выслушивать чужие мнения, прекрасно представлял себе, какое это рискованное дело и для рецензента и для рецензируемого. Я полагаю, что задача критика очистить ум от предрассудков, вдумчиво прочесть книгу и, вникнув в цели, которые провозглашает автор, ясно и непредвзято выразить о ней свое мнение, заодно разъясняя публике, в чем тут суть. Ни один критик не может сделать большего, зато большинство довольствуется гораздо меньшим. Иные, взяв в руки книгу, смотрят на имя автора и говорят примерно так: "Ах, Теккерей! Противный малый. Не верю, что он способен написать что-то дельное, несмотря на всю эту шумиху, которая, говорят, ударила ему в голову. Собьем-ка с него спесь", и дальше в том же духе. Такие судьи не достойны называться критиками, и утешает меня только то, что здравомыслящий читатель сразу узнает их по развязному тону и воздает им по заслугам. Гораздо опаснее совестливый рецензент, который использует свой отзыв как повод обнародовать свои воззрения, не думая о том, насколько они связаны с обсуждаемой книгой. Я знаю, как трудно удержаться и не высказаться обо всей французской живописи, оценивая книгу о французском живописце, можно, конечно, воспользовавшись случаем, затронуть необъятный круг вопросов, которые умножат эрудицию и удовольствие читателей и даже будут достаточно уместны, беда лишь в том, что при этом нельзя не потерять из виду книгу, о которой пишешь.
