Когда к ней пришел Оноре, она собиралась полоскать косынки крестьянок и разводила в воде синьку.
— Добрый вечер! — сказал он. — Как здравствуете, тетушка Рапе?
— Да помаленечку, — повернула она к нему голову. — А вы как?
— Я-то ничего, а вот мамаша моя плохо.
— Ваша мамаша?
— Да, моя мамаша.
— Что ж с ней такое?
— Того и гляди, помрет.
Старуха вынула из воды руки, и голубоватые прозрачные капли скатывались с ее пальцев в лохань.
— Неужто и впрямь так плохо? — спросила она, внезапно загораясь интересом.
— Доктор сказал — до утра не протянет.
— Значит, плохо.
Оноре мялся: нельзя же вот так, без обиняков, заговорить с ней о деле. Но, ничего не придумав, он вдруг выпалил:
— Сколько вы с меня возьмете, чтобы сидеть с ней до кончины? Сами знаете, какой я богатей. Работницу, и то нанять не на что. Труды да хлопоты — они и доконали мамашу. Еще бы! Девяносто два года, а работала за десятерых. Теперь таких, как она, уже не выпекают!..
— У меня две цены, — внушительно сказала Рапе. — С богатых я беру по сорок су за день и по три франка за ночь. Со всех прочих — по двадцать су за день, по сорок за ночь. С вас я возьму по двадцать и сорок.
Крестьянин стал прикидывать в уме. Кто-кто, а он свою мамашу знал. Знал, какая она неподатливая, жилистая, живучая. Что там ни болтает этот доктор, она вполне может протянуть еще целую неделю.
И он решительно сказал:
— Нет. Лучше сразу назначьте цену за все про все, до самой кончины. Может, выгадаете вы, может, я. Доктор говорит, она с минуты на минуту дух испустит. Ежели он прав, что ж, в накладе буду я. А ежели протянет до завтра или маленечко больше, в накладе будете вы.
Старуха недоуменно смотрела на него. Еще никогда ей не приходилось класть в основу сделки скоропостижность смерти. Попытать счастье было заманчиво, и она заколебалась на секунду, но тут же заподозрила, что ее хотят надуть.
— Вот когда увижу ее собственными глазами, тогда и скажу вам «да» или «нет», — заявила она.
— Пойдемте, взгляните на нее.
Она вытерла руки и пошла за ним.
Дорогой они не перемолвились ни словом. Она быстро-быстро семенила, а он вышагивал своими длинными ножищами так, словно все время переступал через канавы.
На лугах лежали истомленные зноем коровы; они с трудом поднимали головы и тихонько мычали, выпрашивая у этих прохожих свежей травы.
— Может, ничего уже и не надобно? — подходя к дому, негромко сказал Оноре Бонтан.
И в том, как это было произнесено, прозвучало неосознанное желание.
