«В 1926 году экипаж корабля выполнял сложную работу по буксировке с Сахалина на Амур кораблей речной флотилии, ранее уведенных японскими интервентами. При этом личный состав под командованием А. А. Шефнера неоднократно проявлял подлинное мужество и героизм».
На странице 34 той же книжки дана справка о командном составе судна. О Шефнере там сказано следующее:
«Шефнер Алексей Алексеевич родился в 1880 [По семейным данным – в 1879 г.] году. Бывший офицер царского флота. На Дальний Восток пришел с Первой Тихоокеанской эскадрой с Балтийского моря, находясь в это время на должности водолазного офицера на броненосце „Ретвизан“. В 1914–1917 был на Дунайской флотилии. В 1917 сразу же перешел на сторону революции. На „Красном вымпеле“ находился в качестве командира корабля».
В 1965 году я впервые побывал во Владивостоке и в первый же день отправился на «Красный вымпел», где был хорошо встречен. Так как я не позаботился о гостинице заранее, то меня пригласили переночевать на этом корабле, из уважения к памяти дяди и деда. Но о деде Алексее Карловиче Шефнере речь еще впереди.
Вернусь к метрике. На ней – круглая печать церкви преподобных Ксенофонта и Марии; по ободку ее – надпись: «Прибежище слепых женщин имени княжон Волконских». Однажды я спросил у матери:
– Мама, почему это меня в такой странной церкви окрестили, ведь ты всегда была зрячей и ни в каких прибежищах не обитала? Почему не могли крестить меня, скажем, в Андреевском соборе?
Мать ответила, что она венчалась с отцом тоже не в большом соборе, а в церкви при Академии художеств, и далее пояснила, что в предреволюционные годы в том петербургском кругу, к которому принадлежала ее семья, было модно венчаться и крестить детей не в больших церквах, а в «домашних», – в этом находили нечто утонченное, романтическое. Однако у нас не было родственников настолько знатных и состоятельных, чтобы они владели особняком с личной церковью, и потому меня решили крестить в церковке Ксенофонта и Марии, что в Саперном переулке, видя в ней некий суррогат домашней церкви. К тому же церквушка эта хорошо отапливалась, и меньше шансов было на то, что младенец простудится после погружения его в купель.
Из рассказа моей крестной я однажды узнал, что простудить меня очень боялись, ибо уже при рождении я рисковал схватить воспаление легких или даже незамедлительно отправиться на тот свет. Суть в том, что еще за несколько часов до моего рождения мать находилась в Кронштадте, куда приехала навестить родственников. Почувствовав приближение родов, она спешно отправилась в Петроград, где уже была договоренность с родовспомогательным заведением, находившимся в Чернышевом переулке, невдалеке от Пяти углов; считалось, что там превосходный медперсонал. К счастью, ее взялась сопровождать кронштадтская акушерка; эта неведомая мне женщина, возможно, спасла жизнь и матери и мне: я появился на свет в конном санном возке во время переезда по льду залива из Кронштадта в Ораниенбаум. В родильный дом меня привезли уже кричащим во всю глотку.
