— Точно не скажу. Года три или четыре будет, раньше его не было. Не местный, нет.
— Чтобы охранять баштан, без ружья не обойтись. У него, наверное, есть?
— А вы что, по арбузы собираетесь? — засмеялся Леня.
— Да как сказать… — ушел от ответа Коваль.
— Он такой, что и кулаками отобьется. Дядька крепкий. Еще и волкодава держит. Так что близко к бахче не подходи.
— А какой из себя этот Лапорела? Белявый, чернявый?
Леня пожал плечами:
— Кто его знает. Я в лицо не видел. От людей слышал. Назвал его какой-то дачник Лапорелой — так весь колхоз смеялся.
— А-а… — протянул Коваль. — А что говорят люди об убийстве Чайкуна?
— Да всякое болтают. Язык — он ведь без костей. — Лене явно не хотелось об этом говорить.
— Вот и я слышал всякое.
— Милиция разберется. Хотя на моей памяти два инспектора в одну ночь как в воду канули, до сих пор никто ничего не знает. А прошло чуть ли не десять лет.
Коваль вспомнил, что и в самом деле, когда он работал еще в областном управлении внутренних дел, было сообщение о таком происшествии на Днепре. Кого-то из уголовного розыска даже с работы сняли тогда за поверхностное расследование.
— Тринадцать лет прошло.
— Может, и тринадцать, — согласился Леня.
— А с вашими инспекторами были у него стычки?
— У кого?
— У Чайкуна.
— Еще какие!
— Ловили его?
— Штрафовали.
— А кто именно? Козак-Сирый или Комышан?
— И тот, и другой… Андрея он даже избил со своими дружками.
— Такого спортсмена? Разрядника? — Коваль взялся за удочку.
— Первый разряд по борьбе, — гордо произнес Леня, словно это не Комышан, а он был известным спортсменом. — А избил его Чайкун с компанией. С одним бы Андрей легко справился. Комышан тогда отдыхал с семьей и случайно угодил на Чайкуна, который ловил раков… Андрей две недели пролежал в больнице…
— Когда это было?
— Прошлым летом.
— А Чайкуна судили?
— Да нет… Андрей простил ему. Из-за жены. Его Настя приходится родственницей Чайкуну…
Коваль представил себе Настю, видел ее на базаре, кто-то уже показывал. И вдруг почувствовал, как люди Лиманского и их жизнь становятся и его жизнью.
Сидя сейчас в лодке среди сказочных зарослей кувшинок и посматривая на одинокую печальную цаплю, которая как изваяние продолжала стоять на одной ноге на фоне почерневшего под вечер камыша, Коваль подумал, что в течение последнего года его мучило не увольнение со службы, а отстранение от судеб человеческих. Он словно бы очутился в глухом, безлюдном мире, который сейчас начал понемногу оживать…
