Тяжело проходило это опьянение кровью и ощутимой смертью. Я сидел на дне окопа, привалившись спиной к мешкам с песком, и тупо смотрел на свои окровавленные, дрожащие руки, словно видел их впервые. Появился скалящийся Сашка, голый по пояс, руки и грудь в засохшей крови, рана на спине уже перевязана.
- Лихо причесали мы их, командир, дали прикурить! Славненько вы со старшиной разгулялись, да и остальные преуспели: кто одного, кто двоих уделал. Мы только одного потеряли, у двоих порезы средненькие, да синяки-шишки, мелочь. Слабо им с пограничниками тягаться!
Подошел старшина, глянул осуждающе:
- Сдурел ты, командир. Мало тебя Марчук долбит! Какого хрена к черту в зубы лезешь и там крутишься? Еще пару минут и до Кабула добежал бы. Опять толком не помнишь ничего? В Союз вернешься - ложись в "дурку", нервы лечи. Ты пятерых убил, одного - броском ножа. Пулеметчик должен тебя водкой всю жизнь поить, это с него ты духа снял.
- А ты что, агнец божий? Ты ж того духа своим совком, как шашкой, разрубил, вот тебя пулеметчику и поить... - не узнаю свой голос, неприятно резкий, визгливый.
- Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит тот кукушку, - влез в разговор ехидный Сашка. - Сейчас остатки банды поднимутся по пустой дорожке, соберутся в кодлу, тогда поглядим, как у вас получится еще один раз в рукопашную подняться, чапаевцы недоделанные. А вообще, старшина отстает, он только с тремя справился. Видно, ты, командир, своей ощеренной беззубой пастью да кошачьим визгом всех духов распугал.
На самом деле меня никто всерьез в бою не воспринимал благодаря мелкому росту, зато на гиганта старшину лезли только самые сильные, а остальные просто бежали перед ним, отсюда и результаты рукопашной.
Шальной успех опьянил, раззадорил людей, а заодно и придержал от немедленной повторной атаки противника. У всех наших были веселые лица, будто с этой выигранной схваткой пришла победа. На время забыли смертную угрозу, и то хорошо. Мы обошли ребят, успокоили самых развоевавшихся, проверили оружие и вновь залегли по огневым точкам. Решили не занимать угловые позиции, а расположиться полукругом: так меньше шансов у атакующих сжать с нами дистанцию на флангах. Первоначальная позиция никуда не годилась, это ясно. Если бы не сообразительность старшины, да не относительная малочисленность и медлительная осторожность передового отряда атакующих, нас бы стерли еще первой атакой.
***
Последний штурм остался в памяти рваными кусками, до сих пор меня мучают воспоминания с белыми пятнами. Помню, как я кричал старшине, державшему у себя единственный трофейный заряженный гранатомет: "Слева, посмотри! Обходят!" Вижу, как он развернулся и поднялся во весь свой богатырский рост и всадил гранату прямо в изготовившийся пулеметный расчет духов, а потом упал, срезанный десятком пуль. Помню, как еще раз раненый Сашка бросился по открытому месту к штабелю приготовленных для установки опор, отсекая огнем духов, пробиравшихся к нашему пулемету. Пуля, как кинжалом, отсекла ему стопу правой ноги, но он дохромал на кости до штабеля, упал между бревен и открыл стрельбу. Его пули косили духов, как траву, и они перенесли основную часть своего огня на него. Скоро от их трассеров загорелся весь штабель, пропитанные креозотом и высушенные солнцем до звона столбы горели, словно облитый бензином хворост, но Сашка продолжал стрелять, не имея возможности даже выползти из своего погребального костра. Когда я попытался проскочить к нему, на меня навалились сразу двое солдат, спасающих своего бестолкового командира от неминучей, но такой желанной тогда смерти. Он так и сгорел живьем, без крика, продолжая стрелять до последнего. Даже когда он был мертв, патроны в его магазинах продолжали взрываться, отвлекая обезумевших от страха и безнадежности духов, и я видел, как их пули бьют в огромный костер, с дымом которого отлетела душа человека, столько раз спасавшего мою жизнь.
