Виконт отворял ей, он ждал ее в своем изящном бархатном костюме на шелковой подкладке, элегантный, чуть-чуть смешной, и за все эти два года в его манере встречать ее ничего не изменилось, ну ровно ничего, ни одного жеста!
Едва заперев за ней двери, он говорил ей: «Дайте расцеловать ваши ручки, мой дорогой, дорогой друг!» Затем провожал ее в спальню, где зимой и летом, вероятно, для шика, были затворены ставни и зажжен свет; там он становился перед ней на колени, с обожанием глядя на нее снизу вверх. В первый день это было очень мило, очень кстати. Но теперь ей казалось, что она видит актера Делоне[2], выступающего в сто двадцатый раз в пятом акте нашумевшей пьесы. Следовало бы разнообразить свои приемы.
А потом, о господи! Потом было самое невыносимое! Нет, он не менял своего обхождения, бедный малый! Славный молодой человек, но до того банальный!..
Боже, до чего трудно было раздеваться без горничной! Один раз еще куда ни шло, но каждую неделю... Это становилось нестерпимым. Нет, право же, мужчина не должен требовать от женщины такой жертвы. Если раздеваться было трудно, то одеваться уж просто невыносимо, хотелось кричать от злости, хотелось закатить пощечину этому господину, который неловко вертелся вокруг, говоря: «Разрешите вам помочь?» Помочь? Ах, но как? На что он годился? Стоило посмотреть, как он держит в руке булавку, чтобы это понять.
Быть может, именно в такую минуту он и опротивел ей. Когда он произносил: «Разрешите вам помочь?» — она готова была его убить! Да и может ли женщина не возненавидеть в конце концов человека, который заставил ее за два года больше ста двадцати раз одеваться без горничной?
Вероятно, мало найдется на свете мужчин, таких неловких, неповоротливых, таких однообразных. Вот маленький барон де Грембаль, тот не стал бы спрашивать с дурацким видом: «Разрешите вам помочь?» Уж он-то помог бы, такой живой, забавный, остроумный. Еще бы! Он дипломат, изъездил весь свет, скитался повсюду, ему уж, наверное, приходилось раздевать и одевать женщин, наряженных по любой моде, какие только есть на земле...
Башенные часы на колокольне прозвонили три четверти. Она встала, взглянула на циферблат, прошептала с усмешкой: «Воображаю, в каком он нетерпении!» — и быстро вышла из сквера. Она не сделала и десяти шагов по площади, как вдруг столкнулась лицом к лицу с господином, который отвесил ей низкий поклон.
— Как, это вы, барон? — сказала она с удивлением: ведь именно о нем она только что думала.
