Поразмыслив и осознав сказанное, он развязал уцелевший тюк принца и принялся кормить будущего государя. Он доставал еду, лакомые кушанья, которые видел впервые в жизни. Впрочем и сейчас видел он их недолго. Принц ел обильно, заливаясь соком и щедро смазывая лицо жиром, громко чавкая. Не скоро насытившись, отвалился назад, сколько позволяла лестница, и распорядился:
- Теперь убери, что осталось, и можешь поесть сам.
Крын достал из своего мешка шмат сала, каравай хлеба и приступил к трапезе.
- Скажи, - спросил принц, отдыхая, - а зачем тебе все это вообще?
- Чо? - переспросил тот, не отрываясь.
- Лезть наверх.
- Да я не сам... меня старейшины послали, - отвечал он, успевая в то же время старательно пережевывать и вовремя откусывать новые куски, - засуха уже второй год как... если... это... дождя того... ну, не будет... в общем... и в нонешнем годе...тогда того... в смысле... вот эти собрались и решили. Все равно... говорят, дурак. Пользы никакой... значит, - закончил он с некоторой обидой.
- Ясно, - протянул Кан-Тун.
- Э-э, принц...
- Сиятельный принц, - наставительно поправил он.
- Дозволь, это... спросить, сиятельный принц.
- Дозволяю. Только сначала прожуй, - поморщился Кан-Тун.
- Ага... а зачем ты-то... того... В каковском смысле полез-то сюда?
- Разве ты не знаешь?
- Не-а! У нас того... никогда ничего не знают.
- Хорошо хоть к какому государю принадлежите, разумеете, сказал принц и сделал вид что, не заметил простодушно-недоуменной мины попутчика, - Дело в том что настоящий государь должен быть избран. Должен быть помазан самими богами. Для этого каждый наследник отправляется наверх.
- А как же... это, - несмело перебил Крын.
- Что?
- Тебя же... сиятельный принц, отправлял сюда твой брат, или вроде того?
Принц снисходительно улыбнулся:
- Но ведь, пока настоящий избранник богов не подтвердит свое призвание, кто-то же должен править такими остолопами как ты. Вот старший наследник и принимает от века правление, пока младшие не вернутся с повелением богов. А уж, если я дойду, ясно каково оно будет! - принц улыбнулся мечтам, на некоторое время погрузился в думы, а после велел, - Ну ладно, надо идти!
Идти становилось все труднее и труднее, ноги уже не поднимались на высоту ступени, но останавливаться было нельзя. Узость ступеней не позволяла подниматься вдвоем рядом, нельзя было поддержать попутчика. Если бы оступился тот, кто идет впереди, он неизбежно увлек бы вниз и остальных. Но выбора не было. Все медленнее но идти было надо. Надо было раз за разом переставлять неподъемные, немеющие ноги, опасаясь потерять, ослабев, равновесие.
