Длинные, с низкими палубами, они стояли по двое, по трое, тесно прижавшись борт к борту. Это было сборище судов, обледенелых до кончиков мачт, пудовыми льдинами обвешанных по снастям и железным поручням, точно иллюминованных льдом к какому-то удивительному морскому празднику. Можно было подумать, что это затонувший флот, который отлив поднял со дна, а налетевший ветер сбил в кучу.
Так вот как они выглядели, эти промысловые суда — рыболовы и зверобои, возвратившиеся из зимних рейсов! Никогда я не думал, что судно может так обледенеть в плаванье, нести на себе такую тяжесть льда и смоченного водой, обмерзшего снега. Борт о борт с ними были пришвартованы другие — чистенькие, окрашенные в черно-красный цвет, ещё только собиравшиеся в море. У одних на бортах были написаны их названия: «Краб», «Пикша», «Акула», «Пинагор», «Палтус», у других обозначены были только номера. Я смотрел на эти маленькие, с низкими палубами суда, на одном из которых мне предстояло пойти в море, и не прислушивался к тому, что происходило в нашей шлюпке. Где в этом сборище судов стоял мой 89-й? Напрасно было его искать: суда теснились борт к борту, все, как один, с одинаковыми трубами и мостиками.
Между тем в шлюпке происходило что-то очень тревожное. Аркашка вдруг толкнул Шкебина сапогом, и тот быстро заработал веслами. Мы опять скользнули в тень к борту крайнего судна. Шлюпка замерла.
Я спросил: «Что случилось?» — и мне никто не ответил. Аркашка прислушивался, вертя своим беретиком из стороны в сторону, у Шкебина на лице было такое выражение, как будто бы он хотел сказать: «а ну вас всех, делайте, что хотите, надоела мне эта волынка». Мацейс — я это только теперь заметил — в самом деле спал, закрыв лицо локтем.
— Так и есть, — проворчал Аркашка. — Портовый надзор или сам капитан порта. Это их катер. Чорта ли им не спится?
Где-то совсем близко трещала моторка. Она шла по ту сторону обступавших нас судов, и нельзя было разобрать на слух, идет ли она от нас или приближается к нам. Однако Аркашка, повидимому, лучше меня разбирался в стуке мотора, потому что физиономия у него стала совсем растерянной.
— Надо его будить, — сказал он, кивая на спящего Мацейса.
— А чего будить? — огрызнулся Шкебин. — Заметят — сами разбудят.
Опять я представил себе, как всё-таки нас заметят с моторного катера, как начнутся расспросы, зачем мы ночью на шлюпке попали в порт, и как я буду беспомощно отговариваться и оправдывать свое присутствие в шлюпке. Теперь и у меня не было никаких сомнений, что катер приближается к нам и через минуту-другую выйдет на открытое место. Проснулся Мацейс, которого его приятель несколько раз толкнул веслом. Пока они о чем-то переговаривались, прислушиваясь к всё приближавшемуся стуку мотора, я с тоской оглядывался по сторонам. Свежеокрашенный судовой борт поднимался над шлюпкой. Там, где мы притаились, он отстоял от воды не выше человеческого роста. Подтянувшись на руках, можно было легко перескочить на палубу. Но что дальше? Что я сказал бы вахтенному матросу, очутившись на чужом судне? Скользя глазами по бортам, нависшим над шлюпкой, я вдруг увидел на самом закруглении бортов номер судна. Я видел его снизу и чуть сбоку, и цифры почти сливались. Но всё-таки я разобрал буквы РТ и цифры 8 и 9. Я искал мое судно по сторонам, а оно было рядом, до него можно было дотронуться рукой.
