— Вы тоже ходили вокруг света? — робея, спросил я.
Аристарх Епимахович покосился на меня так, как будто бы я сказал очевидную глупость, и пробормотал что-то вроде «гитары и попугаи».
— Что? — переспросил я.
Маленький капитан с трубкой рассмеялся.
— Аристарх Епимахович называет морем только ту соленую воду, в которой водится треска и селедка. Он северный моряк и тех, кто плавает южнее Полярного круга, даже и за моряков не считает. Он уверен, что в южных широтах умеют только бренчать на гитарах да разводить попугаев в своих каютах.
Аристарх Епимахович равнодушно смотрел в окно и жевал губами. Тем не менее я разобрал несколько слов. Казалось, они выходят у него не изо рта, а откуда-то из-под ложечки, из-под огромных рук, которые он сложил на своем животе.
— Рубку… в декабре… льду на два пальца… Накось, выкуси…
— Это правильно, — кивнул головой маленький капитан. — Зимой плаванье в наших водах тяжелей, чем где бы то ни было. Рейсом вокруг Азии мне случалось попадать в тайфун. Ерунда. Наши зимние шторма хуже.
— Как называется судно, на котором вы плаваете? — спросил я Аристарха Епимаховича.
— «Скат», — донеслось с дивана.
— Не верьте, — строго сказал маленький капитан. — Он уже больше не капитан на «Скате». С завтрашнего дня у него под командой новенький, только что спущенный со стапелей кораблик.
Я покосился на толстого капитана. Он — или это мне послышалось? — проурчал в ответ только одно слово: «бабушка».
— Что?
— Это, говорю, бабушка надвое ворожила.
Аристарх Епимахович вздохнул, глаза у него сузились, снова стали нежными и маслянистыми. Причмокнув, он облизал губы, потом протянул руку к бутылке, стоявшей перед ним на столике, и взял ложку. Капитан с трубкой прыснул. Повидимому, моя растерянность доставила ему живейшее удовольствие.
— Лопнешь, зеленая лошадь! — хохотал он. — И так без малого восемь пудов в человеке.
Аристарх Епимахович, смущенно улыбнувшись, налил полную ложку тягучей, маслянистой жидкости, проглотил её и вытер ложку газетой.
— Что это? — спросил я.
— Разрешите предложить? — сказал он с ударением на «о» и вежливо протянул мне ложку. — Тресковый…
Я не понимал.
— Жир, — пояснил Аристарх Епимахович, облизывая губы.
У меня на лице, должно быть, появилось такое отвращение, что он сразу же положил ложку на стол и отвернулся. В самом деле, я с ужасом смотрел на этого человека, который так запросто может глотать омерзительный рыбий жир, да еще при этом вздыхать и причмокивать от удовольствия.
