Ну, и он поехал обратно и увидел собаку и попытался ее задавить. Собака вернулась домой, и вскоре на аэродроме появился Спумер и нашел ее за солдатской столовой, и, пока вечерний патруль заходил на посадку, он оттаскивал ее, чуть упирающуюся, от солдатской помойки. В патруле было шесть машин, а вернулось на аэродром только пять, и у командирской машины еще крутился винт, когда пилот выпрыгнул из нее. Правая рука у него была обмотана окровавленной тряпкой, и он подбежал к Спумеру и, стоя над равнодушной, лениво упирающейся собакой, сказал:
- Господин капитан, они заняли Камбрэ.
Спумер даже не поднял на него глаза.
- Кто они?
- Как кто? Немцы!
- Ну-ну, - сказал Спумер. - Не подымайте панику. Я же говорил вам, чтобы вы были осторожней.
Короче, Спумер был совершенно неуязвим. Когда мы первый раз толковали с Сарторисом, я было начал ему это объяснять. Но тут же понял, что зато Сарторис - непобедим. И вот мы с ним толковали, и он сказал:
- Я все хотел научить его летать на "кэмеле". Я бы его за бесплатно научил, за так. Я бы сам и кабину переделал, и двойное управление смонтировал, задаром.
- Для чего? - сказал я. - Зачем?
- Да что угодно! Я бы ему сказал - пусть сам выбирает. Любую машину, да вот хоть "S.E.". А я бы сел на "Ak. W.", или даже на "Fee", и я бы его в два счета заземлил я бы его по макушку в землю вогнал. Он бы у меня зарекся соваться в небо.
В этот раз мы разговаривали с Сарторисом впервые, а потом был еще один разговор - последний.
- Вы не считаете, что вы даже больше сделали? - спросил я Сарториса, когда мы разговаривали с ним во второй раз.
У него почти не осталось зубов, и ему было трудно говорить; он, впрочем, никогда и не умел много говорить: ему всю жизнь хватало двух сотен слов - с тем и умер.
- Больше? - спросил он.
- Вы хотели, чтобы он зарекся соваться в небо. А он и на землю-то зарекся соваться на европейскую землю.
V
Кажется, я говорил, что он был непобедим. Он не погиб одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года - не поступил на службу, чтобы, сидя в конторе, набирать год от года жирку, не превратился - суровый, решительный, худощавый - в раздобревшего и потерянного и потерявшего почву под ногами служащего, потому что его убили в июле.
Его убили в июле, а мы толковали с ним - во второй, и последний раз незадолго до этого. Мы толковали с ним примерно через неделю после того дня, когда командир патруля вечерней смены приземлился и доложил, что Камбрэ взят, через неделю после того, как мы впервые услышали, что в Амьене рвутся немецкие снаряды. Он сам мне рассказал об этом, пришепетывая и шепелявя, потому что у него почти не осталось зубов. В воздух подняли всю эскадрилью. Когда они пролетали над прорванным фронтом, он отвалил от своего звена и взял курс на Амьен; и в кармане комбинезона у него лежала бутылка бренди. В Амьене полным ходом шла эвакуация - дороги были забиты военными грузовиками, повозками с домашним скарбом и санитарными машинами, а город и пригороды были объявлены запретной зоной.
