– Конец мне, – тихо сказал Колосков, когда Костя пришел навестить его.
– Брось, Колосок, не паникуй. – У Кости защемило сердце. – Видишь, я...
– Нет, – качнул на подушке головой Колосков и вдруг забеспокоился. – Ты знаешь... напиши письмо.
– Давай, – согласился Костя, обрадованный хоть чем-то помочь товарищу. – Домой?
– Нет, – смущенная улыбка коснулась бледных губ Колоскова. – Девушке одной. В Москву. Мы с ней познакомились, когда я сюда из водолазной школы ехал, с Байкала. А она домой из эвакуации возвращалась. Ехали в одном вагоне целую неделю. Два года уже мне письма шлет. Пишет, что ждет меня.
Помолчал.
– Куда я ей такой. Верно? – спрашивающе смотрел он в глаза Кости. – Верно я говорю?
Костя не знал, что ответить.
– Ты напиши, что я погиб.
– Как погиб? – ошарашенно уставился на него Костя. – Ты что?
– Напиши. Зачем я ей такой? А она красивая... Он задохнулся, что-то замычал, ворочая непослушным языком.
– Ты напиши, что я в бою погиб.
– Не буду писать, – отказался Костя.
– Ты пойми, – убеждал Колосков, глаза его горячечно заблестели. – Ей легче будет, что я погиб. Смертью храбрых.
Он перевел дыхание, снова невнятно забубнил:
– Напиши, бежал, мол, в атаку и упал. С пулеметом бежал. С ручным. Впереди всех. Чтоб красиво было, чтоб как в кино. Пускай она вспоминает мою геройскую смерть. Будь другом – напиши.
– Что ты себя хоронишь? Видишь вот, я... – пытался урезонить его Костя.
– Ты – одно, я – другое. Будь другом, прошу.
Костя написал.
Через неделю Колосков умер.
Костя был потрясен, мрачно лежал в палате, не разговаривал, не ходил. Его поразило предчувствие Колоскова. Думал он и о себе.
– Не боролся, – сказала Руфа. – А за жизнь надо бороться.
Она строго глядела на Костю в тот день, когда делала обход.
– Воля к жизни – главное в выздоровлении. Вот пример, – она кивнула на кровать, где когда-то лежал обваренный кочегар. – Будет жить.
Костя вспомнил, как кочегар хрипел: «Врешь, мне еще расквитаться надо. Врешь!»
– И ты молодец, – неожиданно похвалила Костю врач. – Скоро выйдешь отсюда.
И Костя поверил. Раз Руфа сказала – значит, выйдет.
...В начале мая Костя выписался из госпиталя.
И когда вышел, у него закружилась голова от чистого, настоянного за зиму на полярных снегах воздуха. Костю качнуло, он ухватился за косяк двери и долго стоял, ощущая звонкую легкость тела и болезненно-щемящий голод по чистому, не пахнущему гноем, кровью и хлоркой воздуху. Дышал и не мог надышаться. Дышал до боли в груди.
