Чиженок ложился щекой на кепку и засыпал как убитый, загородив собой проход сразу в две квартиры. На счастье, у Зинки дверь открывалась в комнату. Она спокойно перешагивала спящего мужа и уходила на работу. А у Полубояриновых дверь открывалась в коридор…
Они бы рады повернуть ее, чтобы открывать в комнату, но притолока мешала – дымоход от соседней печки, значит, чтобы открывать дверь внутрь, надо отнести ее метра на полтора по коридору, то есть захватить полтора метра общей территории. А на это нужно было решение горсовета.
– Павло! Садись сейчас же, пиши заявление насчет двери, – сказала Мария Ивановна. – Ну-ка да Миша с Бертой приедут? Срамота! В уборную не выскочишь. А ведь Берта как-никак бывшая гражданка ГДР. Так и напиши в заявлении: здесь, мол, пахнет иностранным осложнением.
– Не знаю, как насчет иностранного осложнения, а у меня оно вот-вот появится, – отозвался Павел Семенович, перебегая от двери к окну.
– Чего ж ты тянешь? – уже с опаской глядя на пол, сказала Мария Ивановна. – В окно!
– Господи благослови! – Павел Семенович, втягивая воздух, как бы всхлипывая, стал вылезать в окно.
Сноха Берта – хороший козырь, но пойти с него надо умеючи. В такой игре один раз продешевишь – и все карты биты. Жди нового захода. Когда он еще подвернется.
Правда, в последнее время Чиженок ночевал в коридоре часто и матерился на весь дом. Но кто поручится, что его опять не посадят? Каждый год по осени он шел в тюрьму за «мелкое воровство». А по весне возвращался в Рожнов. «Мне, – говорит, – осенью скучно. Тянет меня в теплые страны. Оттого и ворую».
И в самом деле, посадят его – прощай переноска двери. Надо поторапливаться: осень уже на дворе. Так думал Павел Семенович, идя к домоуправу Фунтиковой.
Екатерина Тимофеевна встретила его приветливо; за свою долгую службу она хорошо усвоила главную заповедь просветителя – культура обхождения есть первый признак руководящего работника. И внешность свою она держала в порядке: красила в льняной цвет седеющие волосы, взбивала их коком на лбу, а на затылке стригла. Отчего в свои пятьдесят пять лет выглядела еще молодо.
– Вам, Екатерина Тимофеевна, только бы на портретах сниматься, – говорил ей плотник Судаков. – Весь постанов у вас представительный: и глаз бойкий и лицо круглое.
Бывало время, снималась и на портретах… в свою бытность председательницей колхоза. На всю область гремела. Смелая была… Любые обязательства брала с ходу, как хорошая скаковая лошадь берет барьеры. В районе появилась знаменитая шеренга сестер-председательниц. Колхоз Фунтиковой гремел. Бойкие глаза Катьки, как звали ее в те поры, вызывающе глядели с настенных плакатов и обязательств: «Ну, чего задумался? – спрашивали они. – Крой за нами! Не пропадешь».
