Начала она с того, что написала все буквы на грифельной доске. Держа ее так, чтобы им обоим было видно, она указывала на букву, произносила ее, а потом просила Конора повторить. Память у него была отличная. За полчаса он выучил все двадцать шесть букв алфавита.
– Очень хорошо. – Оливия улыбнулась. – Эти буквы передают все звуки, которые нам нужны, чтобы произносить слова. Чтобы научиться читать, вам нужно их все хорошенько запомнить. Теперь я хочу, чтобы вы повторили эти буквы про себя не, менее ста раз до нашего следующего урока.
Конор тяжело вздохнул:
– Это как псалмы. Я всегда их ненавидел. Радуйся, Мария милостивая… И так без конца, пока Пресвятую Деву саму, наверное, от этого не затошнит.
Оливия ничего не знала о псалмах, но мысль поняла. Конор же вдруг улыбнулся и добавил:
– Мы с братом придумывали разные слова вместо псалмов, и я опасался, что как-нибудь по ошибке сболтну не то. К счастью, теперь мне их больше не надо произносить.
– Почему?
Он долго не отвечал, потом, наконец, пробурчал:
– Пять лет назад меня отлучили от церкви. Из-за того, что я был повстанцем, бунтарем, а самое главное – не поддавался убеждению.
– Простите, не понимаю…
Он посмотрел на нее с жалостью.
– Вы, наверное, ничего не знаете об Ирландии. Видите ли, все дело во власти. Католические кардиналы желали сохранить контроль над нашими душами, а британское правительство – контроль над нашей страной. А я и мои друзья не хотели с этим мириться. В результате – отлучение от церкви и тюрьма. Прекрасный пример для всех бунтарей, для всех недовольных ирландцев.
Оливия ничего не знала о жизни в Ирландии, но она прекрасно поняла: Конор озлоблен и разочарован.
– Мне очень жаль, – пробормотала она.
– Жаль? Меня? – В этих словах прозвучали недоверие и гнев.
– Нет, не вас. Мне жаль, что вы утратили свою веру.
– Не жалейте. Веру я утратил, когда мне не исполнилось и двенадцати.
– Это можно изменить. Никогда не поздно.
На его лице снова появилась ухмылка—дерзкая и язвительная.
– Пытаетесь спасти меня, Оливия?
Его насмешка задела ее.
– Нет, мистер Браниган. Я не такая оптимистка.
Он одобрительно кивнул:
– Очень мудро с вашей стороны, дорогая. У меня на душе много грехов, и большинство из них—более приятные, чем неподчинение приходским священникам и британским законам. Поэтому я намерен увеличить их количество.
– Неужели у вас нет никаких убеждений? – спросила Оливия. – Неужели нет ничего, во что бы вы верили?
– Нет. – Он умолк, потом вновь заговорил, но теперь уже в его голосе не было насмешки. – Я предал все, во что верил, поэтому обречен гореть в аду. Так что, какая разница – одним грехом больше или меньше?
