С внутренней усмешкой взглянул он на празднично одетого в черный фрак хозяина Дома. Адвокат весь словно светился приветливой торжественностью, дружелюбно и терпеливо слушая ворчливую тираду журналиста. Красивое лицо Рощина при этом приняло свое постоянное обаятельное выражение сердечной снисходительности.
«Таким был бы Иисус Христос к сорока годам, если бы его партия победила еще при его жизни», — подумалось Коростелеву при взгляде на аккуратную темноватую бородку и тщательно причесанную пышную каштановую шевелюру адвоката.
— Все это, Костя, конечно, конечно, условности, но без них мы окажемся в смертном однообразии, — плавно заговорил Рощин, вовсе не для того, чтобы доказывать очевидные вещи, а просто чтобы не молчать и привычно полюбоваться игрой своего голоса, в который он сам был хвастливо влюблен. — Ведь часы и минуты так же условны, как рубежи годов и столетий. Представь, однако, себя без карманных часов в черном мешке, ты не видишь ни дня, ни ночи, не чувствуешь никаких событий… Нет, встреча Нового года — это всегда…
— Па-а…прекрасный предлог, чтобы выпить и закусить! — развязно перебил журналист, которому вдруг показалась тоскливо-нудной болтовня с Рощиным. — На-алейте стаканчик во славу грядущего золотистого века! — заключил он, подставляя серебряную стопку. — Кстати, в этом мешке, пож-жалуй, с часами не веселей…
— Костя, здравствуйте! Очень рада, что вы нас не забыли! — с деланным оживлением произнесла жена Рощина, Анемаиса Адамовна, входя в столовую и протягивая Коростелеву мягкую и душистую руку. Она, как тотчас заметил наблюдательный журналист, успела запудрить следы несерьезных слез, оброненных в одиночку, после того как муж её вышел, чтобы встретить первого гостя. Хозяйка была в белом нарядном платье, с жемчужной нитью на шее, в посеребренных туфельках, нежная и благоухающая.
— Ва-а…вас з…забыть, восхитительная!! — с театральным пафосом воскликнул журналист, целуя кончики её пальцев.
— А вы уже начали?! — с печальной укоризной сказала хозяйка, заметив розовый хрустальный графинчик с плавающими лимонными корками в руках мужа и влажные стопки. — Как тебе, Виктор, не стыдно! Ты знаешь, что Косте…
— К…Косте первая рюмка колом… Пусть это был ос…синовый кол в спину прошедшего века, — бесцеремонно перебил ее журналист. — Вторая, как говорится, соколом… и пусть Новый век вьется соколом, п…па-а…птицей свободы! — с напускной полухмельной лихостью продекламировал он.
