Естественно, он не позволял себе просто так проходить мимо того, что плохо лежит. Иногда проводил осторожные вылазки по негласной приватизации чужого. Особых богатств таким путем себе не нажил. В основном, все-таки имел доход за счет труда. В целом, по деревенским понятиям, хозяйство имел крепкое. И семья была добротная: жена, дети, внуки.
Все люди у него были четко поделены на своих, к кому он мог проявлять вполне человеческое добродушие и на чужих — тех, к кому он с легкой душой позволял себе относиться наплевательски. Чувствовалось, что хамство являлось для него одной из радостей жизни. Но не всем подряд хамил, а избирательно.
Выросший в деревенской семье, он, конечно, был приучен к общепринятым в деревне естественным нормам общения, мог добродушно общаться и улыбаться. К своим, к которым относились и просто некоторые из знакомых, но почему-то мало кто из родственников, он проявлял вполне человеческую, трогательную заботу и добродушие. И они, разумеется, воспринимали его как исключительно положительного человека. Незамысловатая обывательская логика: раз хорошо ко мне относится, а однажды даже помог, стало быть, прекрасной души человек.
Но когда он имел дело с кем-либо из тех, кто не входил в число своих, чувствовалось, что его неутомимый внутренний калькулятор скупо подсчитывает не только деньги, но и отдаваемые крохи душевного тепла. Обычно люди умеют маскировать свою жадность, придумывая разного рода обстоятельства, компенсируя материальную жадность щедрым проявлением показного добродушия, вежливостью и улыбками. Он же был слишком прост, чтобы утомлять себя подобными «излишествами». Вот и получалось, что и в проявлении добродушия он соблюдал принцип «ни крошки не своим». Он словно бы опасался чего-то потерять, лишний раз улыбнувшись или сказав доброе слово не своим.
Я не был удостоен чести быть отнесенным к числу тех избранных, к кому он мог относиться по-человечески, поскольку был здесь гостем Андрея, а к нему он относился подчеркнуто пренебрежительно. Андрей раздражал его постоянными хвастовством, горделивостью, и напускной солидностью. У Него и своей гордыни было, хоть отбавляй, потому чужая особенно раздражала. То и дело он, образно выражаясь, «щелкал по носу» Андрея какой-нибудь грубостью. Андрей обижался, но терпел. Раздражение на Андрея нелогичным, хотя и вполне понятным образом распространилось и на меня.
Я все же относился к Нему добродушно либо нейтрально, хотя с самого начала нашего знакомства меня удивляли его излишняя жестковатость и хамоватость в общении. Со временем изменений в отношении ко мне не произошло. Это было непривычно для меня, поскольку люди, узнавая меня больше, как правило, относились лучше. Но, учтя неразвитость его ума, я никаких внутренних претензий к нему не имел. Да и не до того мне, чтобы о каждом встречном размышлять.
