Блинов — фронтовик, ранен в бою.
На лице улыбка, тянет руку, говорит:
— Вот вы где! Слыхал про ваше Радонежское братство, а бывать не приходилось.
На веранде, усаживаясь в кресло, сказал:
— Роман прочитал. Будем печатать.
Я едва скрывал волнение от радости. В то время в «Московском рабочем» печатали мой роман «Подземный меридиан», а тут приняли и «Горячую версту». На какое-то время я обретал материальную независимость, — мог оставить работу в комитете, которая, кстати сказать, была не по мне, уединиться на даче и писать новые книги.
Так произошла моя встреча с Блиновым. Скоро этот человек мою жизнь направит в русло, где я вплотную столкнусь с литературным процессом, увижу и познаю грани жизни, доселе мне неведомой.
Блинова назначили главным редактором издательства «Современник», и он предложил мне стать его заместителем по прозе.
С сожалением покидал Карелина и Свиридова, — одно лишь утешало: оставался под началом этих умных, самобытных и интересных людей.
Прошел месяц, другой, и вдруг звонок:
— Говорит Свиридов. Привет! Чем занимаетесь?
— Отбираем рукописи, Николай Васильевич. Составляем план.
— И как? Интересные рукописи?
— Всякие попадаются. Есть и неплохие.
— Всякие нам не нужны. Надо искать хорошие рукописи.
— Ищем, Николай Васильевич.
Наступила пауза. Я думал: чего-то он звонит? Понадобился зачем-то.
Следует вопрос:
— Во сколько кончаете работу?
— В шесть, Николай Васильевич.
— Приезжайте сейчас. Автомобиль у вас есть?
— Нет. На троллейбусе езжу. А если к вам — на метро.
— Ладно. Приезжайте.
Около семи часов вхожу в кабинет. Министр читает документы, подписывает, глаз не поднимает.
— Ну, как там?
— Ничего. Налаживаем процесс рецензирования, редактирования. Набрали корректорскую бригаду.
— Откуда знаете, как налаживать? Опыта нет у вас.
— У меня нет, у других есть.
— У кого — у других? Прокушев, что ли, знаток великий? Или Сорокин?
— Блинов знает. Он главный, мы с Сорокиным заместители.
— Один Блинов и знает кое-что. Собралась компания!
— Так ведь не сами собирались. Приказом назначены.
— То-то и есть — не сами.
Я уже немного знал эту его манеру ворчать. Неизвестно на кого, но ворчать. Он таким образом выговаривал свое недовольство ходом дел, чем-то таким, что совершалось помимо его воли и что ему не нравилось. Слышал сердцем доверительность в его словах, он таким тоном и такой манерой свидетельствовал свое расположение к собеседнику, приглашал к беседе неофициальной, почти дружеской.
Закончив дела, поднялся, сказал:
