Карелин был вечно в отсутствии. Он обыкновенно вечером звонил мне на квартиру, говорил:
— Завтра буду писать доклад председателю (или речь на какой-нибудь книжной выставке, или выступление на приеме, на банкете, на встрече…). Запрусь где-нибудь в свободной комнате, — ты меня не ищи.
Я принимал на себя поток посетителей. Нельзя сказать, что это был беспрерывный поток, что народ валил к нам в кабинеты. Нет, народ в наших коридорах не толкался. Да в сущности, здесь и не было народа — были писатели, ученые-литераторы, да из наших, ведомственных, директора издательств и главные редакторы.
Помню, в первый же день заявился Илья Бессонов — наш известинский журналист, корреспондент по Ставропольскому краю.
— Ты здесь? — удивился он.
— А ты?
— И меня «съели». Я теперь директор ставропольского книжного издательства. И вот — написал роман.
Вытащил из портфеля объемистую рукопись, положил на стол.
— И что же? Хочешь, чтобы я почитал?
— Конечно! И дал бы добро на печатание в нашем издательстве.
— А я… разве имею такое право?
— А кто же? Здесь порядок таков: директора издательства или главного редактора в их собственном издательстве могут напечатать только с разрешения Карелина. Ну, а ты — его заместитель. Тут до тебя был Николай Иванович Камбулов. Раньше он все дела такие прокручивал.
— Ну, тогда оставляй. Только я, конечно, посоветуюсь с шефом.
Бессонов рассказал о бедах своего издательства. Бумаги мало, писатели стонут, по пять лет ждут своей очереди.
— А ты тиражами маневрируй. Уменьшишь тиражи, больше имен выпустишь.
Бессонов выпучил на меня глаза. «Не шутишь ли?» — говорил его взгляд.
Популярно мне объяснил, что большие тиражи выгодны издательству и типографии. Рукопись подготовили, завели на поток и — шлепай. Отсюда прибыли, премии…
Кажется, я «сморозил» первую глупость. Хорошо, что на своего напал.
Позже мне станет ясным главный механизм, угнетающий наше книгоиздательское дело. Громадные тиражи! Сотня тысяч! Полмиллиона! А то и больше.
Пушкин, Гоголь, Некрасов, да и писатели нашего века — Есенин, Блок, Маяковский издавались малыми тиражами — три тысячи, пять… На бумаге, которую мы тратим ныне на одного писателя, можно было издать десять, двадцать авторов.
Бессонов раскрывал передо мной дверь, ведущую к одной из самых важных тайн партийной политики, — а точнее, политики «серых мышей» и их «полководца», «красного кардинала» Суслова: переключить бумагу и всю полиграфическую мощь страны на авторов, живущих в больших городах. Из той же политики пошли закрывать издательства в российских городах, их все больше сосредоточивали в Москве и центрах республик.
