Субадар легонько коснулся груди Блэнда:
- Друг мой, вы очень умны. Это счастье для Англии, что остальные англичане не столь умны.
- Выходит, вы так и останетесь в изгнании до конца своих дней, а?
Субадар махнул коротенькой, толстой рукой в сторону пустой арки, за которой исчезли Комин, немец и Мониген.
- Вы разве не слышали, что он сказал? Эта жизнь - ничто.
- Считайте как вам угодно, - сказал Блэнд. - Но мне, ей-богу, не хотелось бы думать, что от этих трех лет я спас всего лишь ничто.
- Вы спасли то, что уже убито, - безмятежно сказал субадар. - Сами увидите.
- Я спас свое предназначение, - сказал Блэнд. - Ни вы, ни кто-либо другой не знает, в чем оно состоит.
- А в чем может состоять ваше предназначение, кроме как в том, чтобы быть убитым? С этим вашему поколению крупно не повезло. Не повезло, что большую часть своей жизни вы будете по земле скитаться призраком. Но в этом и было ваше предназначение.
Издалека донеслись выкрики и снова оркестр, медное глухое буханье, такое же, как эти голоса, сиротливо веселое, надрывное, но в основном сиротливое. Арка в холодном сиянии фонаря была пуста - молчаливо разверстая, бездонная, словно врата в иной город, в иной мир. Сарторис вдруг пошел прочь. Он уверенно дошел до стены и наклонился, опершись на нее руками; его вырвало.
- Черт, - сказал Блэнд. - Выпить охота. - Он повернулся ко мне. Твоя-то где бутылка?
- Вся вышла.
- Куда это она вышла? У тебя ж было две.
- Ну, а теперь ни одной. Пей воду.
- Воду? - оскорбился Блэнд. - Какой кретин будет пить воду?
Тут снова твердый жаркий шар начал всплывать у меня к горлу, сладостно реальный и нестерпимый; снова тот миг, когда говоришь: "Вот. Теперь все за борт".
- Ты! Ты будешь! Да и вообще, пошел ты! - сказал я.
Блэнд смотрел мимо меня.
- Второй раз, - сказал он равнодушным, отстраненным тоном. - Второй раз за час. Что называется, дожились, а? - Он повернулся и побрел к фонтанчику.
Сарторис, подтянутый, уверенно ступая, возвращался.
Ритм оркестра, смешиваясь с тряской озноба, волнами поднимался по позвоночнику.
- Который час? - спросил я.
Сарторис поглядел на запястье.
- Двенадцатый.
- Да сейчас уже за полночь, - сказал я. - Не может быть.
- Говорю, двенадцатый, - сказал Сарторис.
Блэнд наклонился над фонтанчиком. Там было немного светлее. Когда мы подошли, он уже выпрямился, утирал лицо. Свет падал ему на лицо, и я было подумал, уж не сунул ли он всю голову под струю - по самые-то глаза он не мог облиться, но тут я разглядел, что он плачет. Он стоял, утирал лицо и плакал горестно, но беззвучно.
