Ощущение тела внезапно вернулось к нему. Он вдохнул прохладный воздух, услышал, как шумят ели, раскачиваясь на ветру, почувствовал жар нагретого солнцем валуна и тяжесть арбалета в собственных руках. Мир покачнулся, дрогнул и застыл, точно лесной пейзаж, вдруг воплотившийся в реальность.
Эта реальность мнилась привычной, столь же обыденной, как Президентский бульвар, двор с киосками и скамейками, голубоватое летнее небо и дорога, петлявшая вдоль болотца. Он был Конаном, Конаном Варваром из Киммерии, странником, заброшенным в лесные дебри. И он сражался с пиктами.
* * *
Стрелы кончились. Отбросив арбалет, Конан вытянул меч и взял в левую руку волшебный кинжал. Меч, добытый на “Морском Громе”, казался ему совсем неплохим – обоюдоострый, с длинным прямым клинком отличной кордовской закалки. Правда, был он слишком узок и легковат для его руки, но выбирать не приходилось.
Киммериец выступил из-за камня. Бешенство ярилось в его сердце, стучало молотом в висках; мышцы наливались тяжелой злой силой. Сейчас, перед битвой, он все позабыл: и остров Дайомы, безмятежно гревшийся в теплом море, и северный замок, где затаился сгубивший “Тигрицу” колдун, и девушку со светлыми волосами, глядевшую ему в спину. Он знал лишь, что стая волков загородила дорогу, и жаждал проткнуть им глотки острым железом.
Припоминая пиктскую речь, он осыпал врагов руганью:
– Смрадные псы, сыновья псов! Блевотина Нергала! Я, Конан из Киммерии, намотаю ваши кишки на свой клинок! Я заставлю вас подавиться собственной желчью! Я скормлю вашу плоть земляным червям! Выходите, крысы! Выходите, и посмотрим, чья кровь сегодня угодна богам!
То был давний обычай – бахвалиться перед боем. Но Конан не хвастал: он готовился сделать все, что было обещано. Гнев его был велик; ярость подымалась жаркой волной в груди. Привычным усилием он остудил ее: ярость не должна туманить взор и слишком горячить кровь.
– Выходите, потомки осла и свиньи! Да будут бесплодными утробы ваших жен! Да пожрет огонь ваши жилища! Да угаснут ваши очаги под ветром с киммерийских гор! Да сгниют ваши поганые боги!
В лесу взвыли, и первый пиктский воин выступил из-под прикрытия елей. Был он невысок и коренаст, смугл и черноволос; черные его глаза сверкали, подобно двум угольям. На плечах воина топорщилась серым мехом волчья шкура, руки сжимали боевой каменный молот. Конан презрительно плюнул в его сторону.
Все новые и новые коренастые фигуры выступали на поляну, скользя бесшумно и легко, словно тени с Серых Равнин, почуявшие запах свежей крови. Их было двадцать или тридцать, и Конан мог считать себя покойником, но это его не страшило. Он знал, что будь перед ним шемиты, офирцы или черные воины жарких земель, оставалась надежда победить или хотя бы выжить: он прикончил бы пять или десять человек, устрашив остальных. Но пикты не отступали никогда, и этот обычай становился непреложным законом, если дело касалось киммерийцев.
