В свободном полете | страница 22
Наконец, все успокоились, и торжественная встреча пошла своим чередом.
Наступило время для речей. Чарли надеялся, что летчики расскажут что-нибудь интересное, но опыт подсказывал ему, что слушателей ожидал час-другой, а то и третий невыносимой скуки, пока партийные чиновники различных рангов будут сотрясать воздух. Осгуд Янделль извлек из дипломата пачку из двух-трех десятков листов. Чарли знал, что пока местный партийный председатель будет разглагольствовать перед толпой о высокой ответственности, возложенной на юных коммунистов, Мелвин, Филли и Чик забьются в какое-то укромное местечко, чтобы покурить и поиграть в карты. Но даже когда очередь дойдет до летчиков, они, скорее всего, ограничатся обычными приветствиями и славословием в адрес партии. Чарли надеялся, что ему удастся поговорить с Линдбергом или каким-нибудь другим пилотом позднее. Летчики должны были вручать награды на собрании городского актива, а поскольку Чарли был почти уверен, что ему достанется медаль, вполне могло случиться, что на грудь ему ее приколет Линдберг. И тогда Чарли будет все равно, сколько времени ушло на официальные речи.
Подумать только: Чарльз Арден Холли на одной трибуне со Счастливчиком Линди.
Только в Америке…
— Иногда я думаю о том, сколько времени я потерял на бесконечные официальные речи, мне хочется плакать. То есть — в буквальном смысле. Как образцовый пионер, я выслушивал по меньшей мере часов по семь речей в неделю, а летом, в лагере, еще больше. Если бы все эти часы я потратил на упражнения с гитарой, я давно играл бы лучше Сеговии. И добро бы эти типы умели произносить речи. Когда я готовился к экзамену по ораторскому искусству — ради очередной нашивки, — я вычитал в учебнике, что социалистический оратор обязан стремиться убедить слушателей с помощью строгой логики и исторического детерминизма — что еще за зверь такой? — но ни в коем случае не пытаться разжигать искусственных страстей. Несколько лет назад я ездил в Тенесси и послушал там одного темнокожего бродячего баптистского проповедника. Тогда это было строго запрещено. За «аллилую» и стращание адом очень просто было угодить на Аляску. Ну так вот: этот парень умел толкать речи. Когда он начинал проповедь, я был атеистическим гуманистом, а через каких-нибудь полчаса уже нервно оглядывался, ожидая, что шериф с рожками вот-вот потащит мою грешную душу на сковороду с кипящим маслом. Чуть сразу не записался в баптисты. Потом, правда, отошел. О чем мы говорили? Да, о речах…