Он не питал к ним ненависти. Если бы их не было, свобода свалилась бы на него невыносимой тяжестью. Мамины письма приносили ему молчаливое прощение (но за что его, собственно, было прощать?), они как бы перебрасывали мост, по которому можно было пройти. Каждое письмо приносило ему успокоение или беспокойство о здоровье мамы, напоминало о семейных заботах, о существовании знакомого порядка. Но вместе с тем этот порядок бесил его. Да, он бесил его, и бесил из-за Лауры, потому что она была с ним в Париже, а каждое письмо мамы делало ее чужой, делало ее соучастницей того порядка, от которого он отказался однажды ночью в саду, когда вновь услышал приглушенный и почти смиренный кашель Нико.
Нет, он не покажет Лауре письмо. Было неблагородно заменять одно имя другим. Но нельзя же, чтобы Лаура прочла эту фразу. Ужасная ошибка мамы, глупая случайная небрежность — он как будто видел маму, которой трудно сладить со старым пером, с выскальзывающей бумагой, со старческим зрением, — пустила бы ростки в Лауре подобно отзывчивому семени. Лучше выбросить письмо (и он выбросил письмо в тот же день) и вечером пойти с Лаурой в кино, забыть как можно скорее о том, что Виктор спрашивал о них. Даже если это был Виктор, их благовоспитанный кузен. Забыть о том, что Виктор спрашивал о них.
Коварный, хитрый и вылощенный Том ждал, когда Джерри попадет к нему в сети. Джерри ускользнула от него, и на Тома обрушились неисчислимые беды. В перерыве Луис купил мороженое, и они ели его, пока на экране шел цветной анонс. Когда начался фильм, Лаура еще глубже погрузилась в свое кресло и высвободила руку из руки Луиса. Он снова почувствовал, что она отдалилась от него, и кто знает, одно и то же видели ли они на экране, хотя позже у них будет разговор о фильме — или по пути домой, или в постели. Он задал себе вопрос (это не был вопрос, но как тут лучше сказать), что чувствовали Нико и Лаура в ту пору, когда Нико ухаживал за ней и они вместе ходили в кино, возникала ли эта отчужденность? Вероятно, они знали все до единого кинотеатры Флореса, изучили всю эту скучную набережную возле улицы Лавалье, статую льва, атлета, ударяющего в гонг, титры на испанском языке в «Кармен-де-Пинильос»: действующие лица этой картины надуманны, как и сам сюжет...
Итак, Джерри убежала от Тома, и пришел час Барбары Стэнуик или Тайрон Пауэр. Рука Нико тихо легла бы в эту минуту на бедро Лауры (бедный Нико, такой робкий, такой целомудренный), и оба почувствовали бы себя виноватыми бог знает в чем. Луис хорошо понимал, что они не были виноваты в самом существенном, хотя он и не получил наиболее приятного доказательства, но столь быстрое исчезновение чувства привязанности у Лауры к Нико говорило о том, что эта помолвка была лишь видимостью, союзом, который предопределялся соседством, средой, постоянным общением, одинаковыми вкусами, привычками и времяпрепровождением молодежи Флореса. Луису стоило однажды вечером попасть в тот танцевальный зал, где часто бывал Нико, и брат представил его Лауре. Вероятно, благодаря легкости начала все последующее было таким безнадежно тяжелым и горьким. Но он не хотел вспоминать об этом: игра закончилась быстрым поражением Нико, его меланхолическим бегством в смерть от чахотки. Странным лишь было то, что Лаура никогда не упоминала его имени, вот почему и он не говорил о нем; словом, Нико не был для них ни покойником, ни умершим деверем, ни сыном мамы.
