Откровенно говоря, о своем масонстве на деле корнет успел почти позабыть. Не до того было. Пока осваивал службу, потом – война, опять служба… А ведь были еще холостяцкие вечеринки, просто пирушки, поездки к дамам и просто к девкам… Теперь вот уже который месяц длилось заключение из-за дуэли…
Вопроса не последовало. Вместо этого дядя сказал совсем иное:
– Ты знаешь, что скоро возможна война с французами?
– Знаю.
О грядущем столкновении говорили не только при дворе, но и, пожалуй даже побольше, в армии. Еще не поздно было все переиграть, не одна, так другая сторона могла пойти на уступки, однако в воздухе веяло надвигающейся угрозой, и в то, что удастся разрешить все миром, уже не верилось.
– И как ты будешь встречать врага? Сидя под арестом?
– Выпустят к тому времени. – Наказание явно затянулось, потому ждать более суровых мер уже не следовало.
– Выпустят! Я бы тебе за все художества еще добавил! – в сердцах обронил старый князь.
Лопухину-старшему тут же стало неловко за вырвавшиеся сгоряча слова. Не для того он ехал сюда, чтобы читать племяннику нотации. Потому князь сбавил тон:
– Пойми, Михайло, я не осуждаю тебя. Дела чести – святое. Но вот все остальные шалости… Я сам был молодым, знаю, что это такое, просто пора бы взяться за ум и не переходить по возможности известные границы. Что скажет твоя мать, если до нее дойдут известия о проказах?
– Я постараюсь, дядюшка, – вздохнул несколько присмиревший при упоминании матери Михайло.
Но было неясно, сумеет ли молодой повеса сдержать обещание.
– Ладно. Будем считать, тут все в порядке, – махнул холеной рукой камергер. – У меня к тебе серьезный разговор, Михаил.
Корнет посмотрел на дядю с нескрываемым удивлением. Он думал, что пора серьезных разговоров и отеческих взбучек миновала. Вроде бы больше за ним ничего нет, за что стоило бы ругать, призывать же к добросовестной службе потомка старого рода бессмысленно. Он сам прекрасно понимает свой долг.
– Видишь ли, дело очень деликатное… – Старый князь помялся, не зная, как повести речь так, чтобы его юный племянник не закусил удила. – Во время последней войны с французами пропали чрезвычайно важные для лож бумаги. Ты же мне писал, будто твой друг Орлов взялся изучать латынь.
– При чем тут Орлов? – вскинулся корнет.
– Дело в том, что как раз Александр Александрович с небольшим разъездом из гусар находился в том месте и в то время, когда состоялась пропажа. Нет, я его ни в чем не обвиняю, – торопливо произнес камергер, видя, что его племянник готов наговорить резкостей, защищая своего командира. – Бумаги как раз тогда оказались бесхозными. Все владельцы погибли, как и те, кто прибыл, чтобы взять записи с собой. Потому здесь нет ни малейшего отступления от чести. Но мне необходимо знать – находятся ли бумаги в надежных руках или они были потеряны во время боя? Видишь ли, усадьба, где они хранились, сгорела.
